Элеанора и Парк - [25]

В дверях мама поцеловала Элеанору, пожелала ей хорошо развлечься и велела звонить соседям, если у отца что-то пойдет не так.

Ну да, ну да, подумала Элеанора, придется позвонить, если папина невеста назовет меня сучкой и заставит пользоваться ванной без двери. Поглядим.

Она слегка нервничала. С отцом они не виделись больше года, а перед тем — еще дольше. Он ни разу не позвонил, пока она жила у Хикманов. Может, не знал об этом. Элеанора никогда не рассказывала ему…

Однажды — когда Ричи только начинал похаживать к маме — Бен рассвирепел и заявил, что уйдет жить к отцу. Что было, конечно, дурацкой пустой болтовней, и все это знали. Даже Маус — тогда совсем еще мелкий.

Отец не выдерживал их даже несколько дней. Он забирал всех у мамы, закидывал к бабушке и уезжал по своим делам — какие бы там дела у него ни были на уик-эндах. Предположительно — много-много марихуаны.

Парк заржал, увидев ее шейный платок. Его смех был даже лучше улыбки.

— Я не знал, что нужно приодеться, — сказал он, когда Элеанора уселась рядом.

— Надеюсь, ты отвезешь меня в какое-нибудь красивое место.

— Отвезу… — сказал он. Взял ее платок обеими руками и расправил его. — Однажды.

Гораздо удобнее говорить о таких вещах, когда едешь в школу, чем по пути домой. Порой Элеанора спрашивала себя, не сон ли все это.

Парк уселся боком в своем кресле, повернувшись к ней.

— Так ты уезжаешь сразу после школы?

— Да.

— И позвонишь мне, как только будешь на месте?

— Нет. Я позвоню, когда ребенок уснет. Я на самом деле еду сидеть с ребенком.

— Я хочу задать тебе много личных вопросов, — сказал он, наклонившись к ней. — У меня есть список.

— Не боюсь я твоего списка.

— Он очень длинный, — сообщил Парк. — И очень личный.

— Надеюсь, ты не ожидаешь ответов.

Парк снова сел прямо и покосился на нее.

— Хорошо, что ты туда едешь, — прошептал он. — Наконец-то мы сможем поговорить.

Элеанора стояла на ступеньках школы. Она надеялась перехватить Парка до того, как он сядет в автобус, но, видимо, пропустила его.

Она не знала, как найти машину отца. Он то и дело менял их — продавал, когда было туго с деньгами, потом покупал новую. Элеанора начала опасаться, что он вообще не появится: отец мог перепутать школу или просто передумать… И тут он окликнул ее. Помахал из «Карманн-Гиа» с откинутым верхом. Точь-в-точь как машина, в которой умер Джеймс Дин.[43] Отец облокотился на дверцу, в пальцах — зажженная сигарета…

— Элеанора! — крикнул он.

Она подошла и залезла в машину. Там не было ремней безопасности.

— Это все твои вещи? — спросил он, глянув на ее школьную сумку.

— На один вечер. — Она пожала плечами.

— Ладно, — сказал отец и, дав по газам, вылетел с парковки. Элеанора успела забыть, каким он был паршивым водителем. Делал все слишком быстро и одной рукой.

На улице было холодно, а когда поехали, стало еще холоднее.

— Можно поднять верх? — крикнула она.

— Еще не закрепил его, — сказал отец и рассмеялся.

Он обитал все в той же двухэтажной квартире, где поселился, когда разъехался с мамой. Квартира в крепком кирпичном доме, в десяти минутах езды от школы Элеаноры.

Войдя внутрь, отец осмотрел Элеанору с головы до ног.

— Вот так одеваются современные понтовые детки? — спросил он. Она глянула на себя — на безразмерную белую рубашку, толстый платок из набивной ткани и полумертвые лиловые вельветовые штаны.

— Да, — решительно заявила Элеанора. — Это, считай, наша школьная форма.

Подруга-невеста отца Донна работала до пяти, а потом забирала ребенка из детского сада. Тем временем Элеанора с отцом сидели на диване и смотрели спортивный канал. Отец курил сигарету за сигаретой и потягивал скотч из низкого стакана. Каждый раз, когда звонил телефон, он вел с кем-то длинные веселые разговоры: о машине, о делах, о ставках. Можно было подумать, что каждый, кто звонит — его лучший в целом мире друг. У отца были по-детски светлые волосы и круглое мальчишеское лицо. Когда отец улыбался — а улыбался он постоянно — его лицо озарялось светом, словно рекламная панель. Когда Элеанора думала об этом, она начинала ненавидеть его.

Квартира изменилась с тех пор, как она была здесь в последний раз. И дело не только в коробке с игрушками в гостиной и косметике в ванной. В те времена, когда она навещала его, — уже после развода, но еще до Ричи, — отцова квартира была голой холостяцкой берлогой. Тогда даже суповых тарелок не хватало на всех. Однажды отец налил Элеаноре рыбный суп в бокал для коктейля. И у него было только два полотенца. «Одно мокрое, — сказал он тогда, — другое сухое».

Теперь же Элеанора видела тут и там приметы налаженного быта. Пачки сигарет, стопки газет и журналов… Коробки с зерновыми хлопьями популярной марки и мягкая туалетная бумага. Холодильник наполнен продуктами, которые бросаешь в тележку, не раздумывая — просто потому, что это маленькое удовольствие. Сливочный йогурт. Грейпфрутовый сок. Маленькие круглые сыры — каждый отдельно завернут в красную вощеную бумагу.

Она не могла дождаться, когда отец уедет и можно будет накинуться на всю эту еду. В кладовке стояли целые упаковки банок кока-колы. Элеанора намеревалась пить ее как воду весь вечер. И может, даже умыться ею. И заказать пиццу. Если, конечно, пицца не идет в счет ее гонорара. Это было бы вполне в духе отца: приписать к договору что-нибудь важное очень мелкими буквами. И плевать, если утрата части еды разозлит его или шокирует Донну. Элеанора, скорее всего, никогда больше не увидит никого из них.