Я первым делом направился в столовую, мне было неспокойно за женщин и детей, которых мы с Дедом накануне перепугали своим инструктажем. Перед тем, как открыть дверь в столовую, прислушался — внутри было тихо. Как-то даже очень тихо, как на кладбище. Испугавшись, я резко распахнул дверь, раздался удар и крик. Женщина, закутанная в пончо, отлетела от двери, держась за глаз и истошно воя от боли. Должно быть, она вела наблюдение за мной в замочную скважину. «Полундра!» — раздался чей-то крик, все находившиеся в столовой повскакивали со своих мест, дети дружно заплакали.
— Спокойно, товарищи! Никакой полундры! — я наклонился к ушибленной женщине. — Вы в порядке, мадам? Давайте встанем! — я принялся ее поднимать, взяться было несподручно, да и вставать она, кажется, не торопилась.
— Я только хотел узнать, все ли живы, — оправдывался я. — Есть ли раненые?
Я обвел взглядом всех пассажиров. Крови не было видно, раненых тоже. Только стонущая женщина у моих ног. И много плачущих детей.
— Извините, сейчас я должен идти. Но я еще приду! — я поспешно выскочил из столовой.
В коридоре я столкнулся с Ваней. Он прикрывал рукой левую половину лица, залитого кровью.
— Бунт на корабле! — заорал он, увидев меня. — Тащи винтовку и топор!
— Что случилось, объясни толком! — я отвел его руки от лица. Кровь текла из разбитого носа.
— Индейцы заперлись в каюте старпома. У них там какой-то ритуал. Шаманизм, хрен их разберешь. Я только слышал, что про Эль-Ниньо твое говорят, — Ваня шмыгал разбитым носом. — Хотел войти, не пускают. Поднажал чуть, так один сразу в рыло. Звери, а не люди!
Тут я и сам услышал, как с верхнего этажа надстройки, где располагались каюты капитана и старпома, доносятся крики.
По лестнице скатился индеец и бросился ко мне, схватил меня за грудки, начал трясти и что-то орать. Мне показалось, что я расслышал слово «Эль-Ниньо». Хотел его ударить, но удержался — индеец выглядел ошалело, но мне показалось, что ошалел он от радости.
С мостика прибежали Дед и Иван, старший механик держал в руках топор.
— А ну прочь! — Дед сделал угрожающий замах.
Индеец быстро меня отпустил, захохотал и с криками побежал по коридору. Я опять услышал слово «Эль-Ниньо».
— Они все там наверху собрались, — сказал Иван. — Наркоманы чертовы!
— Этого нам на хватало! — Дед в сердцах выругался. — Шутов — со мной наверх. Студент здесь. Следи за обстановкой, смотри, чтобы на мостик не полезли.
Дед и Шутов поднялись по лестнице, я остался один. В голове была каша, меня не оставляла мысль: что-то еще произойдет. От Эль-Ниньо нельзя ни убежать, ни уплыть, ни улететь.
Дед появился на лестнице совсем быстро. Я не поверил глазам — он смеялся!
— Ну, Шутов! Бунт, говорит, на корабле! Кухонная душа! — Да что случилось-то?!
— Что случилось? Баба у нас родила! — проревел Дед. — Бунт на корабле! Нашла время!
— Что делать-то? — вот тут я по-настоящему испугался.
— Что делать? Воду кипятить! Давай-ка, займись. Это уже по научной части!
Когда я снова появился на мостике, «Эклиптика» была уже далеко от берега.
— Как там обстановка? — спросил Дед.
— Нормально. Ребенок в порядке. Мальчик. Спят сейчас вместе с матерью.
— А остальные как?
— В столовой тоже все нормально. Только… нервничают там.
— Боятся, что ли?
— Есть маленько.
— У тебя кинолебедка на ходу? — спросил Дед.
Кинолебедка не подвела. Я привычными движениями протянул между роликами пленку, повернул переключатель, и в полумраке столовой раздалось знакомое натужное стрекотание.
Ростовы давали бал. Ярко горели свечи, играла музыка. Молодежь с упоением танцевала. Обнаженные плечи дам, веера, эполеты — все сливалось в радостный бурлящий вихрь. Вот только звук плавал и запаздывал.
2004–2011, Москва — Копенгаген — Цюрих
