Эль-Ниньо - [44]

Ладно, туман, но откуда здесь снег!? Ведь это я сам хотел снега — вдруг осенило меня. До слез хотел, даже рыдал у рыбцеховского морозильника. И вот, пожалуйста, получайте! Снег — в тропиках.

Это знак! Знак для меня!

Белый снег на теплой палубе быстро превращался в островки мокрой леденистой массы, растекавшейся ручейками во все стороны.

Я кинулся к шкафчику с батометрами, взял пластиковую бутылку для проб воды и принялся собирать в нее леденистые комки. Когда бутылка наполнилась, снега на палубе уже не осталось, только мокрые разводы и лужицы. Потом в каюте я долго сидел за столом и наблюдал, как в бутылке колыхалась талая вода. Сонный Миткеев заворчал, чтобы я выключил свет. Я выключил и продолжал сидеть в темноте. Перед глазами у меня был белый город Илимск. Белый двор, белые дороги, белые крыши домов. Белые дымки тянутся в чистое голубое небо. Автобусы с ледяными узорами на окнах. Сосны потрескивают от мороза, будто переговариваются друг с другом. Торопливые из-за мороза шаги прохожих. Хрум, хрум, хрум — скрипит под ногами снег. Родной мой снег!

Серое утро колыхалось в иллюминаторе. Ветер разбрасывал по поверхности воды лоскуты мелкой ряби. Природа хандрила. Таким утром труднее всего заставить себя побриться. Однако я побрился. И даже напевал при этом. «В морях теперь моя дорога». Настроение было чудесное.

В столовой завтракали трое — Попян, Василенко и Войткевич, тоскливо поедали «кирзуху» — перловую кашу на воде.

— Доброе утро! Приятного аппетита! — пожелал я, усаживаясь за стол. Получилось слишком жизнерадостно.

Рыжие брови Попяна взметнулись вверх.

— Зачем так смеешься, а?!

— И тебе того же! — добродушно отозвался электромеханик.

Все утро я решал, стоит ли рассказывать про снег кому-нибудь в экипаже. И пришел к выводу, что не стоит. Даже шефу своему, Валерию Николаевичу, не стоит — решит, что у меня окончательно сдали нервы. Разве что Войткевичу? Ведь он единственный, кто видел желтый туман вместе со мной. И в рыбцеху перед Драконом он за меня заступился. В конце концов, носить в себе эту загадку было мучительно, и я решил поделиться ей с электромехаником. Рассказывать было желательно с глазу на глаз, без лишних свидетелей.

Войткевич пил свой чай. Ему, как и мне, можно было не торопиться. Траулер вяло подбирался к первому утреннему порядку, работа в рыбцеху начнется, только когда его поднимут. Однако и матросы никуда не спешили, отхлебывали вонючий чай и закусывали хлебом с маслом.

— К порядку подходим, кажется, — сказал я, прислушиваясь к изменившемуся гулу двигателя. Хотелось, чтобы Попян и Василенко поскорее ушли. Им уже надо было быть на палубе, однако оба сидели, распивали чаи, как на именинах.

— Сейчас поднимать будут, — снова сказал я. Матросы продолжали пить чай. Эдак Войткевич может уйти из столовой раньше. Нужно было начинать, пусть и при матросах.

Я хорошенько прочистил горло и произнес достаточно громко, чтобы Войткевич за соседним столом услышал:

— А кстати, вчера вечером, после фильма, случайно никто на палубу не выходил?

Молчание.

— Сергей, не выходил ты? Или, может, ты, Рафик?

Попян цокнул языком и один раз коротко мотнул головой. Не выходил.

— А вот я вчера вышел. Вышел и увидел… — я специально сделал небольшую интригующую паузу. Однако лица слушателей остались непроницаемыми. С таким же успехом я мог бы пытаться заинтриговать прикрученный к полу стул. — Снег! — торжественно объявил я. — Представляете? Вчера ночью у нас выпал снег!

Я ожидал услышать удивленные возгласы, даже обвинения во вранье. Но ничего такого не последовало. Попян принялся намазывать маслом, наверное, пятый по счету бутерброд, а Василенко меланхолично жевал, сонно глядя прямо перед собой. Я посмотрел на Войткевича. Он брезгливо выплюнул чаинку и произнес:

— Чай посудомоем воняет. Нормально?

Я подумал — может, не расслышал, и повторил, специально для него:

— Снег вчера выпал. Это же невероятно!

Войткевич пожал плечами:

— Выпал и выпал, снег и в Африке может выпасть.

Я опешил:

— Как в Африке?

Войткевич снова выплюнул чаинку.

— В Кейптаун заходили, в восемьдесят втором. Тоже снег пошел.

— При чем здесь Кейптаун?! — воскликнул я.

— Африка, — коротко ответил Войткевич.

— Так Кейптаун гораздо южнее, он ближе к Антарктиде. Там даже пингвины есть. А у нас здесь — тропики!

— Вот в Батуми — тропики, — подал голос Попян. — А здесь не тропики, а порнография, — он презрительно скривился. — В Батуми тоже снег шел, мне мама рассказывала, они там после войны жили.

— В Батуми — субтропики, — уточнил я. — Это тоже другое дело.

Попян обиженно сдвинул брови:

— Тропики-субтропики, какая разница, слушай?

Все пошло совсем не так, как я ожидал.

— Да поймите вы! Здесь не может быть снега! Тем более в это время! В декабре! Декабрь в южном полушарии, это как июнь у нас! Начало лета!

— В июне в семьдесят девятом в Калининграде снег был, — вступил в разговор Василенко. — У меня друг женился. Я ему говорю, плохая примета. Как в воду глядел.

— А что случилось? — заинтересовался Попян.

— Он сразу после свадьбы в рейс ушел, возвращается через пару месяцев, ему добрые люди нашептали, что жена