Экзотики - [21]

Вмѣстѣ съ тѣмъ его отецъ, мужикъ Миколай Миколаичъ, уже не жилъ въ той же деревнѣ. Онъ купилъ себѣ маленькое имѣньице въ Старицкомъ уѣздѣ и сталъ помѣщикомъ. Сынъ Андредша прислалъ ему въ подарокъ десять тысячъ рублей. Рудокоповъ могъ послать отцу и больше, но рѣшилъ, что это принесетъ старику только вредъ, что отцу слѣдуетъ оставаться въ своей тарелкѣ или на своемъ шесткѣ.

Между тѣмъ у самого Рудокопова черезъ нѣсколько лѣтъ былъ уже капиталъ въ нѣсколько десятковъ тысячъ. Случилось это очень просто. Жалованье, получаемое у Скритицыной, онъ почти до копѣйки откладывалъ и кромѣ того все то общество, въ которомъ вращалась семья и не одна только русская колонія, но и иностранцы, сдѣлали изъ Рудокопова своего доктора. Нашлись французы и англичане, которые настолько довѣрились русскому доктору, что письменно совѣтовались съ нимъ Богъ вѣсть на какомъ разстояніи.

Случалось, что Рудокопову приходилось, взявъ отпускъ у Скритицыной, изъ Италіи летѣть въ Англію къ больному паціенту, изъ Англіи заѣхать въ Бельгію, наконецъ однажды пришлось съѣздить на югъ Испаніи къ герцогу д'Оканья. Не мало собралось въ Гренадѣ испанскихъ эскулаповъ, въ томъ числѣ одинъ французъ, но герцогъ, смущенный своимъ недомоганіемъ, выписалъ своего amigo russo.

Такъ какъ всѣ паціенты Рудокопова всевозможныхъ національностей были люди крайне богатые, то жатва была обильная, причемъ, конечно, вполнѣ заслуженная. Знающій свое дѣло врачъ, благодаря долгимъ и усиленнымъ трудамъ, казалось, будто освѣтилъ добытое новымъ свѣтомъ.

— Чтобы быть хорошимъ докторомъ, все нужно! — говорилъ Рудокоповъ и прибавлялъ, не улыбаясь и не моргнувъ бровью:- близкое знакомство мое съ господами до-рафаэлистами не мало помогло мнѣ два раза при постели двухъ тяжко больныхъ.

Конечно, у доктора и въ этой средѣ экзотической были враги, вслѣдствіе того, что, посвятивъ всѣ часы своей жизни на самообразованіе, ему некогда было, да и на умъ не пришло удѣлить хоть нѣсколько минутъ въ день на самовоспитаніе. У него не было формы и такта. Онъ бывалъ рѣзокъ и грубоватъ.

Въ Рудокоповѣ ярко сказывался мужикъ и сказывался трояко: ясностью и свѣжестью мысли, угловатостью и рѣзкостью движеній, мягкостью и теплотой сердечныхъ вспышекъ.

Черезъ года два или три послѣ того, что Рудокоповъ поступилъ домашнимъ врачомъ къ Скритицыной, онъ могъ уже покинуть свою должность и зажить самостоятельно, будучи медикомъ раздушенной интернаціоналки, но онъ привязался и къ матери, и къ дочери. Послѣ смерти матери Скритицыной онъ, конечно, не могъ слѣдовать за Дубовскимъ и остался во Франціи.

За это время Рудокоповъ нѣсколько разъ ѣздилъ въ Россію, нѣсколько разъ по цѣлому мѣсяцу пробывалъ въ Москвѣ. Съ особеннымъ чувствомъ, съ какимъ-то щекотаніемъ гдѣ-то тамъ… далеко… около сердца проѣзжалъ онъ по Моховой или мимо Екатерининской больницы. Съ теплымъ, хорошимъ чувствомъ, не проклиная никого и ничего, вспоминалъ онъ, какъ бился студентомъ, въ особенности на третьемъ курсѣ, когда нежданно потерялъ два урока предъ самымъ взносомъ платы.

Рудокопову, уже извѣстному въ медицинскомъ мірѣ нѣсколькими блестящими статьями, стали предлагать вступить на профессорское поприще, но Адріанъ Николаевичъ былъ уже человѣкъ зараженный, онъ уже пропитался чѣмъ-то, слоняясь нѣсколько лѣтъ по Европѣ, и чувствовалъ, что не уживется ни въ Москвѣ, ни въ Петербургѣ, а еще того менѣе въ провинціи. Онъ все собирался ѣхать въ Россію, но продолжалъ оставаться тѣмъ, чѣмъ окрестилъ съ насмѣшкой другихъ — кочевникомъ и экзотикомъ.

XII

Получивъ записку отъ «Любочки», какъ Рудокоповъ давно привыкъ звать Скритицыну заглазно, онъ тотчасъ же явился въ ней.

— Ну, что за важное дѣло? — спросилъ онъ, входя. — Если хотите перемѣнить портниху, то я вамъ адреса новаго дать не могу.

— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ, не шутите!.. Я голову теряю…

И по лицу Эми докторъ увидѣлъ, что дѣйствительно съ ней произошло что-то особенное и серьезное.

— Говорите. Говорите скорѣе… — тревожно произнесъ онъ, садясь. — Вы знаете, какъ я васъ люблю, какъ любилъ вашу матушку, какъ много ей обязанъ… Я за васъ въ огонь и въ воду, Любовь Борисовна.

Эми, путаясь, кой-какъ, неправильно, то забѣгая впередъ, то возвращаясь, разсказала другу все. Какъ бы исповѣдалась предъ нимъ.

Рудокоповъ слушалъ внимательно и становился все мрачнѣе.

— Что же вы мнѣ скажете? — спросила она наконецъ. — Что посовѣтуете?

— Теперь? Ничего.

— Какъ!? — изумилась Эми.

— Теперь поздно, Любовь Борисовна.

— Какъ поздно?

— Да. И вы обидѣли меня. Слѣдовало за мной послать давно. Не только прежде объясненія съ Владиміромъ Иванычемъ, но даже прежде объясненія съ этимъ англичаниномъ. Надо было попросить меня узнать его самого, узнать, кто и что онъ прежде, чѣмъ сказать: люблю. А теперь поздно. Что я могу, когда я совершенно не знаю, что это за человѣкъ! Я знаю про него, что у него острая бородка à la Henry III, что онъ похожъ на «Миньона», сорвался съ какой-нибудь картины изъ галереи версальской или луврской. А честный ли онъ человѣкъ, порядочный, достойный васъ, могущій составить ваше счастье… или же онъ пролѣзъ въ это экзотическое интернаціональное общество. Онъ — Френчъ, tont court… Невѣдомо откелева. Прохожій человѣкъ. Безъ сапогъ. А у васъ полъ-милліона. И онъ это пречудесно знаетъ.