Экзотики - [22]
— Ахъ, полноте, Адріанъ Николаевичъ! — воскликнула Эми. — Еслибы вы его знали…
— Вотъ, вотъ… Еслибы я его зналъ, то этакаго всего зря бы и не говорилъ. Или бы превозносилъ его, или бы доказательно доказывалъ, что онъ жуликъ.
— Жуликъ? Что это…
— Такое слово. Хорошее… Ну, мошенникъ, что-ли.
— Послушайте, ради Бога… Мнѣ не до шутокъ… — стала умолять Эми. — Вы другъ. Мой лучшій другъ и единственный.
— Это вѣрно, Любовь Борисовна. Оттого вамъ и слѣдовало, прежде чѣмъ полюбить этого невѣдомаго британца, меня позвать, спросить…
— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Да развѣ это возможно? Я узнаю васъ въ этихъ словахъ. Да развѣ знаешь, что начинаешь любить, развѣ знаешь, когда и какъ это случится, случилось. Смотришь, вчера ничего не было, сегодня что-то непонятное, а завтра… завтра конецъ всему… Вотъ какъ со мною было. До отъѣзда дяди въ Петербургъ я имъ интересовалась, а теперь… теперь…
— Теперь поздно?
— Вернуться? Да. Поздно.
— И совѣтоваться со мной поздно.
— Но ваше мнѣніе… не объ немъ… Ваше мнѣніе: рѣшаться ли такъ вѣнчаться?.. Это скандалъ!
— Ахъ, полноте! Не это скандалъ! — воскликнулъ Рудокоповъ. — Рѣшать свою судьбу самой — не скандалъ. Вѣнчаться безъ гостей, букетовъ и поздравленій — не скандалъ. Не въ этомъ дѣло. Еслибы вы собрались бѣжать отъ дяди, я самъ бы побѣжалъ вмѣстѣ съ вами, но, — поймите, — зная, кто третій бѣжитъ около насъ. А теперь я этого третьяго не знаю. Мы съ нимъ, пожалуй, прибѣжимъ… къ позору, обману и, главное, — горю! Къ несчастью всей вашей жизни!
— Познакомьтесь съ Френчемъ ближе, и вы полюбите его.
— Когда же?
— Хоть сегодня.
— А завтра побѣжимъ? Полноте, Любовь Борисовна. Чтобы выходить замужъ или совѣтовать другу выходить — надо съ этимъ «предметомъ» нѣсколько пудовъ соли съѣсть. Вы все еще ребенокъ! Вотъ что ужасно. Ребенокъ и сирота! Безъ призора. Владиміръ Ивановичъ большой грѣхъ на душу взялъ, что поселился съ вами въ. этомъ Вавилонѣ, бросилъ васъ въ этотъ разношерстный бомондъ, гдѣ всѣ языцы земные, развѣ только каракалпаковъ нѣтъ. А самъ летаетъ… чортъ знаетъ гдѣ и зачѣмъ. Вотъ вы, дитя, и собрались замужъ за перваго ловкаго «экзотика», которому понравились ваши деньги.
Рудокоповъ замолчалъ и глубоко задумался.
Эми грустно тоже молчала, но была смущена мыслью.
Онъ говоритъ то же, что и дядя! Да неужели же есть такіе люди? Если и есть, то онъ, Ліонель, конечно, не такой. Никогда!
— Вотъ къ чему ведетъ это кочеваніе! — выговорилъ вдругъ Рудокоповъ.
— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Что пустяки, что серьезное дѣло — вы все свое. Le même refrain.
— Да-съ. Но по неволѣ. Потому что этотъ рефрэнъ, или припѣвъ, вѣрный, истинный. И этотъ рефрэнъ — не русское «ай люли, люли»! А напротивъ, грустный, похоронный, ужасный. И вотъ теперь на васъ оправдывается то, что я сто разъ, тысячу разъ говорилъ вашей покойной матери и говорю теперь вамъ.
— На мнѣ оправдывается?
— Да. Конечно. Жили бы въ Россіи, въ Москвѣ, хоть въ Петербургѣ — вы бы не собрались замужъ за какого-нибудь британца или бразильянца.
— А вышла бы за князя Соколинскаго, — разсердилась Эми.
— Зачѣмъ за Соколинскаго. Не одни Соколинскіе въ Россіи, есть и хорошіе люди, надо полагать.
— Я знаю, что есть и Рудокоповы. Но одни изъ нихъ меня не полюбятъ, а за другихъ…
— Ну, говорите… За другихъ, въ родѣ меня… вы сами не пойдете. Понятно. Я не человѣкъ съ извѣстной точки зрѣнія. Я — медикъ, ученый. Я добрый и честный. Но я не человѣкъ. Я сухарь, даже… даже кирпичъ. А тѣ Рудокоповы, которые не кирпичи, а только честные и хорошіе люди, они всѣ васъ полюбятъ. Вы — идеальная русская дѣвушка. А русскія дѣвушки — первыя дѣвушки въ мірѣ. Что же вы, судите сами.
— Многоцѣнный брилліантъ, когинуръ въ нѣкоторомъ родѣ? — пошутила Эми.
— Да, когинуръ. Да и больше… Тотъ, что въ коронѣ королевы Викторіи, — усмѣхнулся докторъ. — Самый, говорятъ, большущій на свѣтѣ. И еслибы вы не были съ дядюшкой кочевниками, то были бы теперь давно замужемъ за хорошимъ орловскимъ или тамбовскимъ черноземнымъ молодымъ землевладѣльцемъ. За такимъ человѣкомъ, у котораго есть кровъ, свой и дорогой съ дѣтства, свои мысли и желанія, свое дѣло, полезное себѣ и другимъ; своя вѣра въ отечество и людей, своя религія… Да все, все свое…
— А въ насъ развѣ этого нѣтъ?
— Конечно, ничего нѣтъ, Любовь Борисовна. Ничего. Случится, въ кафе на Итальянскомъ бульварѣ бросили бомбу анархисты — вы охаете и волнуетесь. А случись самая отчаянная бѣда въ Россіи, вы узнаете это черезъ три дня на балѣ и передаете, спокойно прибавляя: figurez vous, on prétend que Moscou… Hy, провалилась, что-ли, сквозь землю. И вамъ на это наплевать.
— Неправда. Я люблю Россію…
— Перестаньте, не злите меня! — вскрикнулъ Рудокоповъ. — Вы любите Россію? Господи помилуй! Фраза это одна. Вы любите ее какъ тотъ баринъ, что любилъ дѣтей въ минуты, когда они ревутъ или шалятъ. Потому что ихъ тогда тотчасъ уводятъ или уносятъ изъ комнаты. Вотъ ваша любовь, кочевниковъ-экзотиковъ. Да я не про русскихъ однихъ говорю. Про всѣхъ. Вотъ хоть бы тотъ же глупый гишпанецъ Оканья, похожій на чухонца. Тоже миссъ Скай, которая ненавидитъ свою Америку, давшую ей, однако, милліоны. И вотъ Френчъ, вѣроятно, такой же… Не то французъ, не то Богъ вѣсть что… Человѣкъ, проклинающій Великобританію.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
1705 год от Р.Х. Молодой царь Петр ведет войну, одевает бояр в европейскую одежду, бреет бороды, казнит стрельцов, повышает налоги, оделяет своих ставленников русскими землями… А в многолюдной, торговой, азиатской Астрахани все еще идет седмь тысящ двести тринадцатый год от сотворения мира, здесь уживаются православные и мусульмане, местные и заезжие купцы, здесь торгуют, промышляют, сплетничают, интригуют, влюбляются. Но когда разносится слух, что московские власти запрещают на семь лет церковные свадьбы, а всех девиц православных повелевают отдать за немцев поганых, Астрахань подымает бунт — диковинный, свадебный бунт.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Евгений Андреевич, граф Салиас де Турнемир — исторический романист, сын писательницы Евгении Тур, племянник Александра Сухово-Кобылина.Последний литератор, на котором покоилось благословение Герцена и Огарева…Измайлов А. А.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».