Экзотики - [22]

— Ахъ, полноте, Адріанъ Николаевичъ! — воскликнула Эми. — Еслибы вы его знали…

— Вотъ, вотъ… Еслибы я его зналъ, то этакаго всего зря бы и не говорилъ. Или бы превозносилъ его, или бы доказательно доказывалъ, что онъ жуликъ.

— Жуликъ? Что это…

— Такое слово. Хорошее… Ну, мошенникъ, что-ли.

— Послушайте, ради Бога… Мнѣ не до шутокъ… — стала умолять Эми. — Вы другъ. Мой лучшій другъ и единственный.

— Это вѣрно, Любовь Борисовна. Оттого вамъ и слѣдовало, прежде чѣмъ полюбить этого невѣдомаго британца, меня позвать, спросить…

— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Да развѣ это возможно? Я узнаю васъ въ этихъ словахъ. Да развѣ знаешь, что начинаешь любить, развѣ знаешь, когда и какъ это случится, случилось. Смотришь, вчера ничего не было, сегодня что-то непонятное, а завтра… завтра конецъ всему… Вотъ какъ со мною было. До отъѣзда дяди въ Петербургъ я имъ интересовалась, а теперь… теперь…

— Теперь поздно?

— Вернуться? Да. Поздно.

— И совѣтоваться со мной поздно.

— Но ваше мнѣніе… не объ немъ… Ваше мнѣніе: рѣшаться ли такъ вѣнчаться?.. Это скандалъ!

— Ахъ, полноте! Не это скандалъ! — воскликнулъ Рудокоповъ. — Рѣшать свою судьбу самой — не скандалъ. Вѣнчаться безъ гостей, букетовъ и поздравленій — не скандалъ. Не въ этомъ дѣло. Еслибы вы собрались бѣжать отъ дяди, я самъ бы побѣжалъ вмѣстѣ съ вами, но, — поймите, — зная, кто третій бѣжитъ около насъ. А теперь я этого третьяго не знаю. Мы съ нимъ, пожалуй, прибѣжимъ… къ позору, обману и, главное, — горю! Къ несчастью всей вашей жизни!

— Познакомьтесь съ Френчемъ ближе, и вы полюбите его.

— Когда же?

— Хоть сегодня.

— А завтра побѣжимъ? Полноте, Любовь Борисовна. Чтобы выходить замужъ или совѣтовать другу выходить — надо съ этимъ «предметомъ» нѣсколько пудовъ соли съѣсть. Вы все еще ребенокъ! Вотъ что ужасно. Ребенокъ и сирота! Безъ призора. Владиміръ Ивановичъ большой грѣхъ на душу взялъ, что поселился съ вами въ. этомъ Вавилонѣ, бросилъ васъ въ этотъ разношерстный бомондъ, гдѣ всѣ языцы земные, развѣ только каракалпаковъ нѣтъ. А самъ летаетъ… чортъ знаетъ гдѣ и зачѣмъ. Вотъ вы, дитя, и собрались замужъ за перваго ловкаго «экзотика», которому понравились ваши деньги.

Рудокоповъ замолчалъ и глубоко задумался.

Эми грустно тоже молчала, но была смущена мыслью.

Онъ говоритъ то же, что и дядя! Да неужели же есть такіе люди? Если и есть, то онъ, Ліонель, конечно, не такой. Никогда!

— Вотъ къ чему ведетъ это кочеваніе! — выговорилъ вдругъ Рудокоповъ.

— Ахъ, Адріанъ Николаевичъ! Что пустяки, что серьезное дѣло — вы все свое. Le même refrain.

— Да-съ. Но по неволѣ. Потому что этотъ рефрэнъ, или припѣвъ, вѣрный, истинный. И этотъ рефрэнъ — не русское «ай люли, люли»! А напротивъ, грустный, похоронный, ужасный. И вотъ теперь на васъ оправдывается то, что я сто разъ, тысячу разъ говорилъ вашей покойной матери и говорю теперь вамъ.

— На мнѣ оправдывается?

— Да. Конечно. Жили бы въ Россіи, въ Москвѣ, хоть въ Петербургѣ — вы бы не собрались замужъ за какого-нибудь британца или бразильянца.

— А вышла бы за князя Соколинскаго, — разсердилась Эми.

— Зачѣмъ за Соколинскаго. Не одни Соколинскіе въ Россіи, есть и хорошіе люди, надо полагать.

— Я знаю, что есть и Рудокоповы. Но одни изъ нихъ меня не полюбятъ, а за другихъ…

— Ну, говорите… За другихъ, въ родѣ меня… вы сами не пойдете. Понятно. Я не человѣкъ съ извѣстной точки зрѣнія. Я — медикъ, ученый. Я добрый и честный. Но я не человѣкъ. Я сухарь, даже… даже кирпичъ. А тѣ Рудокоповы, которые не кирпичи, а только честные и хорошіе люди, они всѣ васъ полюбятъ. Вы — идеальная русская дѣвушка. А русскія дѣвушки — первыя дѣвушки въ мірѣ. Что же вы, судите сами.

— Многоцѣнный брилліантъ, когинуръ въ нѣкоторомъ родѣ? — пошутила Эми.

— Да, когинуръ. Да и больше… Тотъ, что въ коронѣ королевы Викторіи, — усмѣхнулся докторъ. — Самый, говорятъ, большущій на свѣтѣ. И еслибы вы не были съ дядюшкой кочевниками, то были бы теперь давно замужемъ за хорошимъ орловскимъ или тамбовскимъ черноземнымъ молодымъ землевладѣльцемъ. За такимъ человѣкомъ, у котораго есть кровъ, свой и дорогой съ дѣтства, свои мысли и желанія, свое дѣло, полезное себѣ и другимъ; своя вѣра въ отечество и людей, своя религія… Да все, все свое…

— А въ насъ развѣ этого нѣтъ?

— Конечно, ничего нѣтъ, Любовь Борисовна. Ничего. Случится, въ кафе на Итальянскомъ бульварѣ бросили бомбу анархисты — вы охаете и волнуетесь. А случись самая отчаянная бѣда въ Россіи, вы узнаете это черезъ три дня на балѣ и передаете, спокойно прибавляя: figurez vous, on prétend que Moscou… Hy, провалилась, что-ли, сквозь землю. И вамъ на это наплевать.

— Неправда. Я люблю Россію…

— Перестаньте, не злите меня! — вскрикнулъ Рудокоповъ. — Вы любите Россію? Господи помилуй! Фраза это одна. Вы любите ее какъ тотъ баринъ, что любилъ дѣтей въ минуты, когда они ревутъ или шалятъ. Потому что ихъ тогда тотчасъ уводятъ или уносятъ изъ комнаты. Вотъ ваша любовь, кочевниковъ-экзотиковъ. Да я не про русскихъ однихъ говорю. Про всѣхъ. Вотъ хоть бы тотъ же глупый гишпанецъ Оканья, похожій на чухонца. Тоже миссъ Скай, которая ненавидитъ свою Америку, давшую ей, однако, милліоны. И вотъ Френчъ, вѣроятно, такой же… Не то французъ, не то Богъ вѣсть что… Человѣкъ, проклинающій Великобританію.