Экзистенциализм. Период становления - [91]

А если отворачиваться, убегать, говорить: «Ах, больно, страшно, неприятно!»? Конечно, так можно жить, и так многие, большинство живут беспробудно. И, конечно, никто ничего не сможет вам навязать. Но, с точки зрения экзистенциалистов, это – жизнь в спячке, уход от себя, уход от проблем, от своего «я», от настоящего, неподлинная и никчемная жизнь. Без этого пробуждения через боль и ужас не могут родиться личность и человеческое достоинство, выводящее нас из состояния вещи. Это, конечно, не упоение жутью, а противостояние ей – взрослое, честное. В разных формах у различных экзистенциалистов по-разному. Скажем, уже когда Паскаль рисует человеку эту ужасную перспективу бесконечности, показывает нам эти две бездны, в которых мы затеряны, его цель – не просто пугать нас и упиваться этой затерянностью в безднах, а помочь нам найтись – привести человека к Богу, без которого нет нам спасения.

Так же и все остальные. Еще и еще раз повторю вам:

из того, что экзистенциализм трагичен, не следует, что он (как и близкий ему стоицизм) – мазохистская философия.

– А все-таки, в чем новизна, оригинальность, особая «фишка» идей Унамуно? Я не ощутила. Это же то, что все было уже у Паскаля, у Кьеркегора?

– Я сегодня постарался обозначить узловые моменты его кихотизма. Это фиксация и акцентирование неизбежного столкновения веры и разума и вырастающего из него трагического чувства жизни, резкая постановка темы смерти, историософская концепция интраистории… Конечно, тема смерти вообще важна для экзистенциализма. Но, например, уже для нашего второго сегодняшнего героя, о котором я буду говорить далее, Хосе Ортеги-и-Гассета, эта тема вовсе не является такой абсолютно центральной, как для его учителя Унамуно.

Или, скажем, весьма близкий по духу и проблематике к Унамуно мыслитель (герой наших следующих встреч, забегая немного вперед) Лев Шестов тоже говорил о неизбежном столкновении и мучительной борьбе веры и разума в личности. Но Шестов в этом столкновении всецело на стороне веры против разума. И он качает чашу весов в одну сторону и говорит, что разум для него – нечто принудительное, бездушное и бесчеловечное. Только в вере спасение и жизнь! А парадоксальность и оригинальность Мигеля де Унамуно в том, что он говорит именно о вечном качании этих весов: когда ни одна «чашка» не может перетянуть и одолеть. А его изумительные размышления о Дон Кихоте, о национальном и универсальном на примере Испании, а парадоксальные мысли о вере-сомнении?!

Конечно, что-то абсолютно новое очень трудно найти у Унамуно. Как историк, я уже как-то говорил вам, что в истории (в том числе в истории мысли) ничего нового нет. Мы, например, говорим: «Петр Первый – новатор и революционер!» А потом, присмотревшись, мы уже все это новое находим раньше – при его отце Алексее Михайловиче: и газету «Куранты», и корабль «Орел», и полки нового строя, и диктат государства над церковной жизнью… Или как только мы говорим: «О, Кант! Великий Кант! Великий новатор, пионер, гений! Он повернул философию к человеку, начал критику разума, совершил коперниканский переворот в мысли!» А потом, при более спокойном детальном и пристальном анализе, находим, что почти все, что есть нового у Канта, уже… было у Юма! Наша безвозвратно уходящая, но еще не до конца ушедшая эпоха Нового времени бредит нескромной и суетливой жаждой новизны, а не поиском настоящего и подлинного. Боюсь, в вашем подразумеваемом разочаровании сочинениями Унамуно проглядывает вот это. Понятно, что Монтень, Паскаль и Кьеркегор были раньше Унамуно и уже все главное выразили и сказали.

В философии, вы правы, мы очень редко находим что-то, ну совсем новое. Все уже когда-то было. Как правило, было у эллинов (у Платона вообще можно найти все!), было в «Книге Экклезиаста»… Но возможны новый ракурс, новый подход, новый нюанс, новый контекст, новый акцент. Новые гениальные стихи. Новое удачное наименование для старых мыслей и чувств, коими извечно живет философия. Свои, всегда новые переживания по этому, вечно старому, поводу. Новые краски на старой ткани полотна. Поэтому я и полностью согласен, и категорически не согласен с вами. С одной стороны, все уже было! Было кем-то открыто, продумано, прочувствовано и названо. С другой стороны, каждый раз, в каждую эпоху, с каждой личностью все по-новому.

Философствовать, как и жить, можно только в одиночку. Идти своими путями, делать свои ошибки и свои открытия. А потом вдруг обнаруживать, что кто-то другой уже ходил здесь до нас. Поэтому чужую философию следует изучать только оттого, что она не совсем чужая, и при помощи ее можно лучше уяснить и понять собственное философствование.

Лекция 6 Хосе Ортега-и-Гассет

Начнем рассматривать нашего второго героя. Как вы знаете, его зовут Хосе Ортега-и-Гассет. Он в мире и в России как философ куда известнее, чем Унамуно.

Пожалуй, начну со сравнения Ортеги и Унамуно. Идя от известного к неизвестному. У них много общего, но много и различного и даже противоположного. Ортега считал себя учеником Унамуно и в то же время был его оппонентом. И в философии, и, как мы увидим, по общественным взглядам. Прежде всего, Унамуно хотя и очень специфический, но религиозный мыслитель-экзистенциалист. Хотя, как мы видели, его религиозность очень парадоксальна и еретична, не ортодоксальна. А вот Ор-тега был глубоко светским философом. Нельзя сказать точно, был ли он атеистом (перед смертью он исповедовался), но уж точно – он был светским, секулярным мыслителем, совершенно не религиозным. Во-вторых, если у Унамуно очень своеобразная общественная позиция, которую трудно как-то обозвать; вы видите, что во время революции в Испании он занимал разные, противоположные позиции, то Ортега-и-Гассет – либеральный мыслитель.