Экзистенциализм. Период становления - [112]

И вот тут эта антитеза: Афины – Иерусалим, Жизнь – Разум, Вера, символизирующая свободу личности и начало бунта против падшего мира, – и Разум, символизирующий рабскую покорность Судьбе и необходимости. Два Бога: «Бог философов и ученых, творец геометрических истин» и – «Бог Авраама, Исаака и Иакова». Вот такая антитеза. С одной стороны: разум, наука, знание, покорность и связанная с ними нормативная этика, которая стремится, как говорит Шестов, «замазать щели в бытии», все законопатить. (Как поется в одной какой-то современной рок-песне: «Как прекрасен этот мир! В нем почти не видно дыр».) А с другой стороны, вот бунтарь Иов, вот пророки иудейские, которые воплощают в себе иррациональную веру, волю, стремятся к жизни, стремятся к живому Богу вопреки всем навязанным очевидностям и любой слепой и беспощадной Судьбе.

И дальше я очень бегло пробегусь по людям, персонифицировавшим в европейской культуре эту антитезу. Шестов выстраивает во множестве книг на разные лады всю историю европейского человечества, от древности до современности, и везде проводит эту основополагающую и принципиальную для него антитезу: «Афины – Иерусалим».

Пробежимся и мы по этому ряду. Повторяю, господствуют «Афины». Но всегда Афинам оппонирует «Иерусалим».

Что значит «Афины»? С кем персонально это связано? Во-первых, Шестов сразу и безоговорочно относит к «Афинам» всю античную культуру… за одним исключением, очень важным. (На мой взгляд, он не совсем прав, но я сейчас не буду его комментировать.) Он считает, что греческая культура очень рациональна, избыточно и тотально рациональна. И Шестов говорит: смотрите, вот великий философ, стоящий у самых истоков античной мудрости, ученик Фалеса Милетского, Анаксимандр Милетский; от него дошла лишь одна-единственная (!) вот такая фраза: «Все сущее несет кару за свою нечестивость в порядке времени». Фраза, с которой начинается и в которой, как в ἀρχή (архэ), содержится вся европейская метафизика. О чем там идет речь? О том, что выпадение единичного из всеобщего – это грех, который карается смертью. Рождение, выпадение из безликости всеобщего ἀρχή (апейрона) в личность единичного, – есть вина и преступление, за которое неминуемо ждет нас возвращение и расплата. Шестов говорит: вот уже в этой первой фразе, первом тезисе европейской метафизики мы видим эту мысль, что единичность и личность – зло, всеобщность и безликость – добро, выпадение из небытия в индивидуальность карается смертью, возвращением в небытие. И здесь заложен весь роковой путь европейской цивилизации. Все, что рождается, обречено быть наказанным смертью за свою нечестивость.

И дальше наш философ находит это «афинское» начало у Сократа, стоиков, Аристотеля, Платона. Разум, всеобщность, необходимость, безликая судьба доминируют над личностью. И только одно исключение находит русский экзистенциалист во всей этой античной культуре, одно исключение из этого правила. Это Плотин, гениальный основоположник неоплатонизма. Плотин, как известно, проповедовал экстаз, выход за рамки рационального познания, прорыв к Единому Богу через сверхразумный опыт. К Плотину Шестов относится хорошо (он написал о нем целую книгу), он считает, что это единственный античный философ, который вышел, вырвался за рамки этой «афинской» парадигмы и дошел до идеи экстатического сверх-разумного познания Абсолютного Бытия. Повторю еще раз: это не совсем так. Но довольно бессмысленно с объективистских позиций подходить к Шестову. О чем бы он ни писал, он пишет всегда о себе, Шестове, о своем заветном: он выстраивает свою культурную «мифологию», свою личную историю европейской культуры, и она, конечно, очень интересна и получительна, хотя в чем-то однобока.

Ну и понятно, что с другой стороны – «Иерусалим». Иерусалим – то, что начинается с иудейских пророков, с Авраама, Иова. Это попытка искать живого Бога, видеть трагизм бытия, не стремиться замазать щели бытия, не смиряться покорно перед жестоким разумом с его очевидностями и перед Судьбой, взывая к высшей инстанции – к Тому, кто может услышать и отозваться.

И вот мы с вами подошли к христианству. Шестов говорит, есть господствующая точка зрения, которую он считает глубоко неверной: считается, что христианство-де обратилось к «Иерусалиму», подменило эллинское знание иудейской верой. Ну как же, еще бы: вера, Бог, религия… Однако Шестов говорит: на самом деле, «Афины» пленили «Иерусалим». Если брать средневековое христианство в целом, в нем античность пленила изначальный библейский импульс, эллинское умозрение переварило иудейское откровение и экстазы веры. Античный разум, всемогущий гераклитовско-стоический Логос, Закон, Необходимость заставила Бога, веру оправдываться, ставить на вытяжку. С точки зрения Шестова, в христианской философии, средневековой философии – преимущественно тоже господствуют «Афины». Особенно и безраздельно – в схоластике, но также и в патристике. То есть средневековая философия и культура в целом – это тоже попытка гармонии веры и разума, но в пользу разума. Вера принимается только если она разумна. Особенно ярко это видно у такого ключевого Отца Церкви, первого творца экзегетики и христианского богословия, как Ориген Александрийский, а также у святого Фомы Аквинского, у которого Бог, фактически, становится равен Разуму, подчиняется Закону и так далее.