Экзамен - [5]

В пятый раз Марина успела ответить только на один вопрос билета, когда перед ней на столе оказалась записка с прежним вопросом. Под «Выходите за меня замуж» Марина медленно вывела «Да» и вернула листок профессору. Тот бросил взгляд на ответ и взял зачетку. Марина увидела, что в графу отметок он аккуратно вписывает слово «отлично».

Через месяц она вышла замуж за Братова.

С тех пор ее изводил вопрос: сдала ли она в тот день экзамен или нет? Не патофизиологию — этот предмет она теперь знала лучше, чем какой-либо другой. Правильный ли выбор она сделала? Может, ничего бы и не случилось, и в конце концов Братов поставил бы ей нормальную оценку — будь она только упрямее, неуступчивей? И как сам Братов оценил ее согласие? Быть может, в тот день он получил жену, но потерял к ней уважение? А может, просто посчитал это еще одной своей победой, но теперь уже не в науке, а в личной жизни?

Не раз Марина Петровна пыталась вызвать Братова на откровенность, услышать ответы на свои вопросы, распылить мучившие ее сомнения. Но Александр Николаевич всегда либо отшучивался, либо отказывался отвечать, сославшись на занятость или усталость.

«А может, ему просто нравилось видеть, как эти черви, эти вопросы грызут меня? — рассуждала Марина Петровна. — В отместку за то, что я вышла-таки за него замуж, но так никогда и не любила его? Разве это победа? А если победа, то победа и поражение одновременно… Пиррова победа… Да, для тебя, Александр Николаевич, знать это — было не менее мучительно…»

В ординаторскую вошел озабоченный завотделением — маленького роста, плотный, бритый и коротко стриженый Андрей Андреевич. Марина Петровна, — высокая, статная, с темно-каштановыми крашеными волосами и зелеными глазами, все еще красивая, несмотря на морщины вокруг глаз и дряблую кожу на шее, — встала со стула и шагнула навстречу. Он слегка поклонился, а она протянула ему руку. Он легонько пожал ее и тотчас же сообщил:

— Я по дороге заглянул в палату Александра Николаевича. Он сразу спросил о вас. — Андрей Андреевич нахмурился. — Должен сказать вам еще кое-что. Уже после моего звонка вам у Александра Николаевича была фибрилляция… ну, что вам объяснять, вы и так знаете… словом, клиническая смерть. Ритм мы восстановили, но… теперь все может случиться в любую минуту.

Пустынным и тихим коридором с большими окнами они прошли к палате профессора Братова. В маленьком боксе за стеклянной перегородкой Марина Петровна увидела функциональную кровать, а на ней мужа — такого же высохшего, седого, с редкой взъерошенной шевелюрой, небритого, желтого, похожего на мумию, каким он выглядел все три недели обитания своего в реанимации. Вдоль стен бокса стояла медицинская аппаратура, металлический столик с медикаментами и инструментарием, у кровати — штатив с капельницей.

Они вошли. У столика возилась, чем-то позвякивала давешняя прыщавая медсестричка. На темном экране кардиомонитора прыгала белая линия, показывая сердечные сокращения. Аппарат издавал короткое пиканье, звуком отмечая ритм сердца. В боксе стоял спертый запах немытого тела, мочи, лекарств.

Александр Николаевич открыл глаза и посмотрел на Марину Петровну. Взгляд его показался Братовой склеротически бессмысленным, каким он бывает у глубоких стариков, давно впавших в маразм, но она была уверена, что мозги у него работают по-прежнему отменно.

— Мариночка, — выговорил Братов с некоторым усилием. — Рад видеть. Недолго тебе осталось… И мне тоже… Скоро отмучаемся. — И он бледно улыбнулся.

— Ты брось! — сказала Марина Петровна своим низким слегка хрипловатым голосом. — Мало ли что случается! Вытащили же, а там — и на поправку…

— Да что ты мне врешь? Какая поправка? Я же не идиот… Финита… Старость меня доконала-таки. — Голос у него больше не был сильным и надменным, как в прежние времена, а был он теперь негромкий, хрипловатый, слабенький.

Завотделением услужливо подвинул обшарпанный стульчик из металлических трубок и пластика поближе к кровати: «Марина Петровна, пожалуйста…» — и тихо заговорил с медсестрой.

Братова присела на край стульчика. Помолчала, глядя на то, что время и болезнь оставили от супруга. Потом наклонилась поближе к нему и, рассматривая следы от уколов на высохшей руке мужа, негромко проговорила:

— Алексаша, хотя бы сейчас, чего греха таить, на смертном…

— Одре? Боже, как высокопарно! — усмехнулся он, перебив ее с привычной бесцеремонностью, и на миг в его тоне проскользнула знакомая Марине Петровне нотка высокомерия, которая всегда пугала ее и сбивала с мысли.

Чтобы не поддаться панике, она, как обычно, сплела пальцы и крепко сжала вспотевшие ладони, и настойчиво продолжала говорить о том, что ее сейчас волновало больше, нежели жизнь и смерть мужа:

— Хотя бы сейчас ты можешь мне сказать, что думаешь о том дне?

— О котором? Их столько было… Хе-хе… Счастливых дней с тобой.

«Может, он, и вправду, запамятовал? — мелькнула мысль у Братовой. — Возраст… склероз… реанимация…» Она взглянула на мужа. Братов хитро щурился — все он прекрасно понимал.

— Я имею в виду экзамен… когда я согласилась выйти за тебя, — упрямо пояснила Марина Петровна, краснея. Ей было неловко не только от лукавства умирающего человека, но и от собственной бесцеремонности, однако она понимала, что если сейчас Братов не ответит на ее вопросы, она никогда не узнает ответы на них, — мертвые безмолвствуют. Пусть, наконец, отпустит ее душу, пусть хотя бы на один вопрос, на главный, даст ответ. — Так что же, сдала я его?..