Экзамен - [2]

Без сомнения, Братов любил Марину. Он исполнял все ее желания и все прихоти. Даже большую разницу в возрасте он старался сгладить, занявшись на кафедре физкультуры спортивными упражнениями еще тогда, когда это не было модно.

Ревновал он ее? Наверное. Как не поддаться ревности, когда жена — самая красивая женщина в институте и на двадцать с хвостиком лет моложе благоверного, да еще совсем не красавца, а вокруг нее, как навозные мухи вокруг пирожного, вьются потенциальные поклонники и завистливые сплетницы.

Но если и ревновал, то виду не подал даже тогда, когда его подозрения оказались небезосновательны. В ответ на докатившиеся до него слухи о шашнях Марины с молодым и весьма привлекательным доцентом с кафедры фармакологии недавно состоявшийся академик Братов невозмутимо заявил: «А хоть бы и так? Пусть побесится». Да только доцент, к которому Марина Петровна благоволила, не замечая этого, даже на людях, а уж наедине… было, было, несмотря на бдительность мужа, и не раз было, хоть и редко, чего уж там… доцентик этот внезапно осунулся, помрачнел, стал избегать Марины Петровны и быстро перевелся в мединститут в другом городе.

Прочие обожатели Марины Петровны, опасаясь упрямого, жесткого и злопамятного Братова, и прежде воздыхали немного со стороны, ни на что не рассчитывая, просто отдавая дань ее красоте и, еще больше, ее должности, а уж после истории с доцентом и вовсе заосторожничали. Тем более что Братов теперь постоянно сопровождал и даже не столько сопровождал супругу, сколько, точнее говоря, держал ее при себе. Всегда и везде они были рядом, — в кино, в театре, на вечеринках и пикниках, в санаториях, в турпоездках, на ученом совете, на симпозиумах и конференциях. И даже на кафедру ей Братов звонил дважды, а то и трижды за рабочий день, и обязательно заезжал за Мариной Петровной на своей «Волге» (сначала на синей двадцать первой, потом на черной двадцать четвертой), а затем на почти новом сером «Опеле».

Да, подруги Марины Братовой не без основания считали, что у нее есть всё для счастливой и безмятежной жизни до глубокой старости, и она действительно ни в чем не нуждалась. Но при этом счастливой себя не считала.

Марина Петровна тяжело вздохнула и медленно прошлась по ординаторской. Остановилась у стола со стопкой историй болезни. Историй было не очень много, однако стопка была высокая, и даже слегка покосилась, потому что каждая история распухла от листков с анализами, обследованиями, консультациями, назначениями и врачебными дневниками, — те, кто попадал в реанимацию, болели тяжело и долго, да и тут, в реанимационном отделении, количество бумаг стремительно добавлялось, потому как поступали сюда настолько тяжелые больные, что для каждого из них следующим отделением в больнице вполне мог стать морг, а его история болезни вполне могла оказаться на столе у прокурора, и посему каждое действие реаниматолога тщательно фиксировалось в истории больного.

Среди этих брошюр большого формата, отпечатанных на серой бумаге, наверняка лежала история болезни академика Братова. Марина Петровна потянулась было к пачке историй, но тотчас одернула себя и даже сунула руки в карманы белого атласного профессорского халата с вышитой на кармане монограммой. Рыться в этой груде чужих страданий было ниже ее достоинства. Да и что подумал бы завотделением, застав ее за таким занятием? Что она не доверяет ему как врачу? Иначе зачем копаться в мужниных анализах? Ведь на все ее вопросы он и так ответит без утайки.

Глядя на кипу исписанной шариковыми ручками дешевой бумаги, Марина Петровна медленно села на стул. Если бы она сама могла находить ответы на все вопросы или ее муж отвечал бы на те вопросы, которые для нее самой оказывались неразрешимы… Но в их благополучной семье было по-другому.

Да, Братов очень любил ее, но себя любил больше, вдобавок он был рабом правил и предрассудков. И чем дольше они жили вместе, тем чаще Марине казалось, что любит он ее не как жену, подругу, соратницу, хранительницу семейного очага, но как необходимый предмет обихода, украшение квартиры, излюбленную живую игрушку.

Ее скоротечный любовник — нежный, ласковый и страстный доцент-фармаколог — однажды сказал Марине, что видел ее вместе с Братовым на людях, и впечатление они производят удручающее.

— Да? И почему? — осведомилась Марина, догадываясь, что услышит в ответ.

Доцент затянулся сигаретой.

— Н-ну, ваша пара очень смахивает на героев одной сказки. — Он ухмыльнулся. — Красавица и чудовище.

Марина мысленно, как бы глядя со стороны, представила себя рядом с ним — а Братов с возрастом еще подурнел — и усмехнулась.

— Да уж, Костик, зрелище не для слабонервных.

— Но, Мариша, и это — не всё, — объявил Костя грустным голосом.

— Не всё? — Марина с недоумением посмотрела на любовника. У нее вдруг пропала охота выслушивать продолжение, но она пересилила себя и настороженно добавила: — Давай, договаривай.

Они сидели на диване в ее кафедральном кабинете, еще не совсем остывшие и не совсем одетые. Костя придвинулся к Марине почти вплотную, мягко взял ее за плечи и проникновенно заговорил: