Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя) - [10]

Сарафанов приблизил лицо к бриллианту, чувствуя легчайшее давление лучей. Проникающую радиацию света. Едва ощутимое сладкое жжение. Свет проникал в него, наполняя неземным блаженством, благодатным восторгом, молитвенным благоговением. Наполненная сумраком комната была молельней. На престоле светилось живое, посетившее храм божество. Трепетало, вращало лопасти света. Было похоже на дивную бабочку, на волшебное пернатое диво. Оттолкнется от алтаря, бесшумно вспорхнет, перенесется на небо, оставляя прозрачные радуги. Превратится в высокую, бело-голубую звезду.

Он молился бриллиантовому божеству бессловесной молитвой, взывая к его милости, чудотворной святости, всеобъемлющей силе и красоте. Молил, чтобы животворящее зарево распростерлось над Россией, оживило омертвелые силы народа, разбудило могучие энергии творчества, раскрыло запечатанные источники.

Сарафанов дышал на бриллиант. Его дыханием сотворялся волшебный камень, взращивался дивный кристалл. Его теплотой и любовью увеличивался драгоценный светоч, полнилось лучами божество. Он вдувал в него всю свою нежность, все упования. Воспоминания о любимой жене и сыне, которые не погибли, но жили в кристалле в виде божественных тихих радуг.

Мысли о постаревшей, еще живой, но слабеющей, исчезающей матери, которая присутствовала в бриллианте в виде лучистого спектра. Память об отце, о дядьях и дедах, о бабках-прабабках, которые взирали на него из бриллиантовых граней множеством любящих глаз. Молитва его, проникая в кристалл, преображалась в лучистую энергию света, возвращалась обратно, как чудный отклик. Это был камень и дух. Земное вещество и небесная сила. Синтез, вбирающий разрозненный мир, и эманация, рассылающая в мироздание вспышки энергии.

Он чувствовал, что сердце его превращается в лучистый бриллиант. Две звезды, два волшебных кристалла переливались один в другой. Обменивались энергиями света. Сближались, как сближаются два светила, отыскавшие друг друга в бескрайнем Космосе. Их окружало единое зарево. Вокруг пламенел единый лучистый нимб.

Молитва Сарафанова становилась все жарче и бессловесней. Последний глубокий вздох. Удар восхищенного сердца. И звезда поглотила звезду. Возникла огромная вспышка. Безмерное расширение мира. Он ослеп, утратил вещественность. Превратился в пучок лучей. Победив гравитацию, улетел в беспредельность, описав необъятный крут. Увидел концы и начала. Свою смерть и рождение. Вновь опустился на землю, вернувшись в потрясенную плоть.

Обессиленный, пораженный немотой, не понимал, что с ним случилось. Кто поднял его в беспредельность. Что открылось в слепящем прозрении. Кто и зачем вернул его в бренную плоть.

Вместе с Заборщиковым покидал молельню. Закрывал дверь лаборатории. Обессиленными пальцами пробегал по кнопкам электронного замка. Перебрасывал огонек из зеленой в красную лунку.

Вернулись в обеденный зал.

— Пора и честь знать, Алеша. Пойду. Еще много хлопот. Мне ведь далеко добираться, — Заборщиков засуетился по-стариковски, оглядываясь, как бы чего не забыть.

— Коля, хочу тебе сделать подарок. Дам тебе денег: купи себе новую машину, «внедорожник». По хлябям своим добираться.

— Нет, уволь. Не могу принять такой дорогой подарок.

— А это не подарок, а вклад в наше общее дело. — Сарафанов включил маленький, вмонтированный в стену микрофон. — Михаил Ильич, — позвал он помощника, — Просьба, зайдите к нам и захватите из сейфа двадцать тысяч… Прямо сейчас.

Заборщиков все еще смущенно топтался. Не верил в упавшее с неба благо. Вошел Агаев, стройный, любезный, элегантный. Держал в руках пухлый пакет с долларами.

— Вы просили, Алексей Сергеевич, — он протянул деньги Сарафанову.

— Спасибо, Михаил Ильич. — Сарафанов вложил пакет в неловкую руку друга. — Пускай Николай Андреевич Заборщиков, великий русский писатель, купит себе «сааб». Он подготовил к печати толстую рукопись, которую должен привезти в Москву из рязанской деревни.

— Для меня большое счастье увидеть воочию Николая Андреевича, — с тихим поклоном произнес Агаев. — Его романами я зачитывался с юности. Можно сказать, воспитан на них. Мне казалось, на таком языке разговаривают русские ангелы, — с этими словами Агаев поклонился и вышел.

— Интересный человек, — произнес польщенный Заборщиков, не зная, куда сунуть дареные деньги. — Много, много русских людей, не утративших живого чувства. — Он сунул деньги на грудь, отчего поношенный пиджачок нелепо раздулся. — Спасибо, Алеша. В который раз выручаешь. Бог тебе воздаст за добро. Буду тебя ждать с нетерпением. Прощай, брат.

Они обнялись, поцеловались. Целуя друга, Сарафанов вновь почувствовал слабый запах березовых веников, печного дыма, теплого домашнего хлеба.

Глава пятая

За окнами смеркалось. Москва из перламутрово-солнечной становилась сиреневой, черно-синей. Розовая, белокурая дева Кустодиева, с банно-распаренными телесами, ушла, переставляя пышные, охваченные паром ноги. Ее сменила смугло-лиловая мулатка, чьи фиолетовые груди с сосками, гибкая спина с ягодицами были усыпаны жемчужными каплями, переливались таинственным серебристым свечением. Сарафанов, усмехаясь своим эротическим сравнениям, стал собираться с визитом в бизнес-клуб «Фиджи», куда стекалась демократическая элита, состоящая из политиков, банкиров, звезд шоу-бизнеса, и где он появлялся время от времени, подтверждая свой статус удачливого бизнесмена: согласовывал свои экономические интересы, поддерживал выгодные знакомства, собирал информацию о жизни огромного, могущественного сообщества, управлявшего российской политикой, финансами и культурой. Эти визиты он рассматривал как разведывательные операции законспирированного агента, внедренного в «ставку» противника. Как спуск водолаза в глубины, лишенные кислорода и света, где на дне покоятся обломки гигантского, потопленного корабля с едва проступавшей надписью «Россия». Смертельный риск бодрил Сарафанова, делал моложе, виртуозней. Он переоделся в гардеробе, облачаясь в клубный, вечерний костюм. Отдал помощнику Агаеву последние распоряжения и спустился к выходу, где на морозе ожидал его черный, как драгоценная раковина, «мерседес». Вдохнул сладкий обжигающий воздух. Кивнул шоферу-охраннику великанского телосложения, отворившему лакированную дверцу. Погрузился в душистую, бархатную глубину.