Экстерриториальность - [4]

и в серебряных бусах ночью.

Сумасшедший смотрит на небо,

потому что оно нелепо,

как ломоть несъедобного хлеба,

Богом брошенный внутрь склепа.

А поэт взирает на небо,

потому что оно бесцельно,

драгоценно, пусто, нетленно

и его рифмовать не надо.

«Когда возницы колесниц…»

А.О.

Когда возницы колесниц,

пуская радиусом малым

в путь жеребцов и кобылиц,

искусно действуют стрекалом,

их по дистанции накал

схож с рыболовным у извива

заросшей речки, где стрекал

роль на себя берет крапива.

Клюет у всех, но как во сне.

Подсечь подсек, но нет, что вынешь,

гарантии. Что на блесне

не тина. Что не пройден финиш.

«Принесите мне юность, воздушные струи…»

Принесите мне юность, воздушные струи

с лукоморья, всегда мой студившие лоб,

принесите ветренность и поцелуи,

с губ сдуваемые, как обрывки слов.

Принеси мне, мой западный, мглу и запах

пляжных водорослей и сухого вина

под биенье плащей и под хлопанье флагов.

В общем, юность – ты знаешь, какая она.

Принеси мне, северный, мою зрелость,

не замеченную, когда была —

когда сердце к жженью так притерпелось,

что, оплавясь, едва не сгорело дотла.

А тебе, восточный, поклон за старость.

Незаслуженную. За нежданный привар.

За отличный отмер – чтоб к концу не осталось

ничего. За глазунью как Божий дар.

И еще надышанного мне, южный,

пассажирами, вышедшими из такси,

я ни долгом с которыми не был, ни дружбой

прежде связан, тепла хоть на миг принеси.

Ну а если не врут, что тебя не упросишь,

что как щедр ты и зноен, так нищ и зловещ,

принеси-ка мне то, что без просьбы приносишь, —

без названья, без свойств, без подробностей вещь.

Деревенский философ

Когда вы думаете, что у Петрова

на том, на дальнем конце села

кричит, потому что рожает, корова,

то это, скорей всего, бензопила.

Не наговаривайте – мол, то медведица —

на грубый в семь точек чертеж ковша.

А что они, как гирлянда, светятся

то к ним электричество подвел Левша.

И греческая ли мерещится гамма

в галочьем грае, еврейский ли гимл,

не выйдет из их истеричного гама

трагический хор, пророческий гимн.

И, в общем, я жизни доволен итогами,

смотря с крыльца, как здоровые лбы

под водоотталкивающими тогами

отправляются с девственницами по грибы.

14 августа 2004

Когда Иосиф переехал в США,

приветственный мессаж он получил от Чеслава —

прибытье чье теперь за Cтикс его душа,

освоившаяся в том крае, чествует.

Сиренная их речь, словно из зала в зал,

из мира в мир эфир переходя, как посуху,

для нас – лишь эха тембр. А знать бы, что сказал

Иосиф Чеславу и Чеслав что Иосифу!

Возможно, и без слов. Подняв аперитив

на свет и медленно сухим печеньем хрустая.

Забыв, как говорят, забыв язык, забыв,

где польская тоска о прожитом, где русская.

Изящество и ум – на бешенство и нерв.

Догадка, что тот свет уже чуть-чуть Америка.

Что все херня. Не так? – Не. Все, что не пся крев.

Что срока в самый раз судьба отмерила.

«Мои дела – как сажа бела. А ваши…»

Мои дела – как сажа бела. А ваши?

Я обращаюсь к тем, кто словил успех.

Как она, жизнь и какие цвета у сажи?

И у молитв у ваших какой распев?

Было ли вам знаменье с небосвода?

Не дай, говорите, бог и вобще аминь?

Так же и я. А черти из дымохода?

Я обращаюсь к тем, у кого камин.

Лазал ли кто с шаром свинца на крышу

тягу наладить – или был зван трубочист?

Нажил ли кто, глобус вертя, себе грыжу?

Шел ли на свист сесть с паханами в вист?

А лучше: река, круиз, пароход на угле.

К тем обращаюсь, с кем мы на нем гудим.

Что если кончить с палуб глядеть на джунгли

и, за борт перевалясь, в них уйти, как дым?

Нет? А без этого бизнес соборный лажа.

Карта успеха – наш обольстительный блеф.

Что уже удалось, то зола и сажа.

Все впереди. Сдайте мне даму треф.

«Заело молнии ресниц…»

Заело молнии ресниц,

так что зарниц бессильны залпы.

Где кто-то, кто с застывших лиц

ночь, как пустой чулок, скатал бы? —

ночь, ночь, кроящую чадру

растерянному христианству

с тем, чтоб в свою согнать к утру

барашков бритотелых паству.

Где кто-то, кто под видом дня

хоть как – открыто или втайне —

придет, чтоб, расстегнув, с меня

содрать чехол солнцестоянья? —

плед, космос, гипс, комбинезон,

ночь, ночь, безвидность в разных видах.

Единственное средь времен

невремя. Ночь. Без вдоха выдох.

«Сад в провинциальном городке…»

Сад в провинциальном городке

яблоневый, он в провинциальном

сентябре на тинистой реке

выглядит и над– и сверхреальным.

Не бравада елочная форм

культуризма, твердого на мягком,

а обилья рог и плавки горн

с двух сторон над задремавшим Вакхом.

Что в деревне – косный урожай,

здесь – искусство: сквозь провинциальность

праздничную улиц даже жаль

узнавать крестьянскую банальность.

Городок не жизнь, а ритуал:

жертва, пламя, чад, фазаньи перья…

Вот и сад бояться перестал:

неподвижность – вечности преддверье.

ЭР-200

В пейзаже из окна дневного

экспресса все старó: разъезд,

лесок. Но точно так же ново.

И то и то вошло в реестр.

Вид… вид… Дай волю равнодушью.

Двумерен вид. К траве впритык

река, закат. Набросок тушью,

внутрь не попасть, все только штрих.

Но узнаваем. Волю страсти

дай. Кто б ни вышел на крыльцо

избы мелькнувшей – той же масти

валет, что ты: одно лицо.

А с ним… Офелия?!.. Да плюнь ты.

Стеклянного экспресса прыть —

метла под ведьмой. Дробь секунды

твердит, что «быть» и есть «не быть».

Предутренняя депрессия