Эксперт, 2013 № 30-31 - [8]

Однако и 2012 год был не более чем годом коррекции. После событий на майской Болотной силы принуждения лишь компенсировали свои потери, законодательно остановив избыточные вольности оппозиции. От Путина ждали большего. Казалось, его возвращение должно автоматически вернуть и тренд на усиление государства. Но этого не происходит, и кажется, что никто и не собирается этого делать. Почему?

Наша гипотеза состоит в том, что государство при нынешнем экономико-политическом устройстве достигло пика своей дееспособности. И в Кремле это заметно даже лучше, чем на улице. Были начаты и в некоторых случаях закончены довольно мощные государственные проекты вроде саммита АТЭС. Этот проект принес региону определенную пользу, но всем понятно, что настоящего импульса его развитию не дал. Об этом недавно заявляли и сами власти региона: дескать, собраны определенные хозяйственные мощности и надо бы, пока они там, что-то строить-делать. Но что? Где проекты?

Мы можем гордиться тем, что в этом году впервые остановилось сокращение населения страны, и в этом свою роль сыграла и государственная инициатива — материнский капитал, — но всем очевидно, что тренд неустойчив.

Государство, имеющее давно и устойчиво профицитный бюджет, не может решиться на масштабное строительство дорог: то ли некому строить, то ли некому требовать.

Много и долго говорили о проблемах избыточного силового прессинга на бизнес. Назначили омбудсменом БорисаТитова , однако дали ему так мало средств и полномочий, что он мало что пока может сделать.

Рассуждая очень «вообще», государство сегодня достигло уровня дееспособности позднего СССР — примерно 1980 года, примерно такой же. Уровень благосостояния страны в среднем тоже сравнялся с позднесоветским — больше автомобилей и компьютеров, зато менее доступны образование и медицина. Однако возможности двигаться дальше по вертикали нет. Повышать уровень богатства нации, усиливая степень принуждения, больше нельзя. Нельзя вообще развивать нацию. Чтобы добиться роста и богатства, и политической устойчивости, и диапазона возможностей, надо двигаться только по горизонтали, усиливая влиятельность капитала, демократии, а за ними и силу государства. Возможно, именно поэтому Запад, где государство исторически активно и на добровольных началах вовлекало в свое развитие капитал, смог построить более привлекательные для жизни и развития государства-нации. И наш выбор сегодня, исходя просто из исторических перспектив, будет сделан в эту сторону.

Однако демократизация — это не свобода гулять по площадям. И даже не свобода требовать от федерального центра делиться налогами. Демократизация предполагает появление субъектов, имеющих возможность самостоятельно, без прямой помощи государства, реализовывать стратегические цели. Именно тогда, когда появятся такие субъекты, начнется новый цикл роста дееспособности государства.

Мы видим три ключевые линии интенсивного формирования следующих субъектов:

— создание условий для возвращения капиталов и «патриотизации» капиталов;

— появление на муниципальных и региональных уровнях людей и институтов, решающих свои задачи своими силами;

— формулирование реальных политических развилок в сознании нации и формирование на их основе деятельных и идеологичных политических партий и блоков.

Возврат капиталов

В нашем интеллектуальном пространстве принято рассуждать о демократии как о прямом народовластии (видимо, сказывается советское прошлое). Однако для нас важнее другая социальная база демократии — сформированные элиты. Причем элиты, обладающие набором признаков: достаточно независимые от государственной бюрократии, то есть обладающие капиталом, достаточным для осуществления стратегических проектов; связывающие свою судьбу с судьбой страны, полагающие, что она является источником силы не только для них лично, но и для их потомков; конкурирующие друг с другом. Собственно, конкуренция элит за осуществление стратегий страны и вовлечение ими разных социальных слоев в свои стратегии, кажется, и есть то, что именуется эффективной демократией.

Россия, расставшись с коммунистическим прошлым, нашла себя без элит. Собственно, и рухнувшая царская Россия тоже нашла себя без элит. В нашей истории не было периода, когда могла бы сформироваться настоящая элита. По сути, последние двадцать лет после распада СССР, на фоне активной приватизации и развития института собственности, стали первым периодом в истории России, когда у нас появилась возможность обрести элиту.

Сегодня наступает важный момент. Французский историк Фернан Бродель на основании анализа большого числа стран утверждал, что любой страной мира правит примерно 200 семей. Мы не сможем назвать все 200 фамилий, но понимаем, что за четверть века у нас уже сформировалась группа семей примерно такого масштаба, контролирующих достаточно большие куски собственности. Иногда это частная собственность, иногда это участие в контроле за пока еще государственной собственностью. Важно и то обстоятельство, что сегодня уже наступает период наследования этой собственности — дети подросли. И именно в этот момент принципиально важен вопрос: эта собственность и семья, ее контролирующая, российские или нет? Собираются эти люди в дальнейшем развивать и преумножать свои активы, преумножая активы России, или они настроены на распыление активов по миру либо на тривиальную эксплуатацию скудеющего наследия СССР?