Джошуа сосредоточился, что-то припоминая.
– А вот у меня дед скончался при крайне таинственных обстоятельствах.
– Именно?
– Его повесили в Канзасе за кражу лошадей… Я скептически пожал плечами:
– Уж и легенда! Да махните рукой на привидение. Живите так.
– Это не то. Не комфортабельно. Впрочем, я поговорю с архитектором.
– Вам бы жениться лучше, – посоветовал я.
– О, это очень трудная вещь – брак. У меня есть две девушки на примете – не знаю, на какой из них остановиться.
– А какая между ними разница?
– Хлебный элеватор.
– Удивляюсь я вам, американцам… Все вы сводите на деньги да на элеваторы. Могли бы хоть тут последовать влечению сердца. Каковы они собою?
– Одна миниатюрная, небольшого роста, килограммов около пятидесяти весу, другая высокая, хорошо развитая девушка.
– Килограммов в семьдесят?
– Да, около этого. Вот вы тут и посоветуйте!..
– И советовать нечего. Женитесь на той, которая весит больше.
Он с сомнением посмотрел на меня – не смеюсь ли я.
– Однако… Это, мне кажется, несколько меркантильный взгляд…
– Ничуть! – горячо возразил я. – Вы подумайте. Что такое жена? Это нечто такое, что дороже всего человеку. И если этого дорогого, прекрасного будет на двадцать процентов больше, то не ясно ли, даже не умеющему считать, что от этого счастье обладания любимым существом подымется на такое же количество процентов. Он снисходительно пожал плечами:
– Эти европейцы неисправимые идеалисты. Впрочем… Пароход наш уже подходит к Генуе… Мы сейчас расстанемся. Я совершенно незаметно провел с вами два часа сорок семь минут. Очень рад. Не откажитесь принять от меня на память эту любопытную вещицу!
Джошуа вынул из бумажника зубочистку и благоговейно протянул ее мне.
– Это что такое?
– Это замечательные зубочистки. Их всего у меня три, и каждая обошлась мне в 300 долларов.
– Из чего же они сделаны? – изумился я. Он самодовольно улыбнулся:
– Из пера на шляпе Наполеона Первого, на той самой шляпе, в которой он был на Аркольском мосту. Мне было очень трудно достать эту вещь!
Джошуа Перкинс пожал мне руку, надел пиджак, засвистал фальшиво и зашагал за носильщиком.
Я подошел к борту парохода, бросил наполеоновскую зубочистку в воду и стал смотреть на закат…
Генуя знаменита своим Campo Santo; Campo Santo знаменито мраморными памятниками; памятники знамениты своей скульптурой, а так как скульптура эта – невероятная пошлятина, то о Генуе и говорить не стоит.
Впрочем, есть люди, которые с умилением взирают на такие, например, скульптурные мотивы:
1) Мраморный детина, в мешковатом сюртуке, брюках старого покроя и громадных ботинках, стоит у чайницы, долженствующей, по мысли скульптора, изображать могилу отца детины; детина, положив под мышку котелок, плачет. Ангел, сидя на чайнице, тычет в нос безутешному молодцу какую-то, ветку.
2) Огромный барельеф: внизу на крышке гроба стоит ангел и передает, вытянув руки, парящему наверху ангелу – покойника, с безмолвной просьбой распорядиться им по своему усмотрению.
3) Безносая смерть тащит упирающуюся девицу в склеп.
4) А вот девица, судьба которой лучше – ее просто два ангела ведут под руки к вечному блаженству.
5) Целая композиция: мраморный хозяин умирает на мраморной кровати, окруженный домочадцами; налево господин в мраморном галстуке не то утешает, не то щекочет пальцем даму, возведшую глаза горе.
Всюду невероятное смешение старомодных сюртуков и панталон с ангельскими крыльями, ангельскими хитонами, ангельскими факелами в руках.
Ангельское терпение нужно, чтобы пересмотреть всю эту бессмыслицу.
Во время нашего путешествия по этому бесконечному морю испорченного мрамора произошел странный инцидент.
Именно: Крысаков, который задержался около стучащейся в райские двери девицы, вдруг догнал нас бледный и в ужасе зашептал:
– Со мной что то случилось…
– Что такое?
– Сколько кьянти выпили мы за завтраком? – спросил Крысаков, дрожа от страха.
– Сколько каждому хотелось – ни на каплю больше. А что случилось?
– Дело в том – я не знаю, что со мной сделалось, но я сразу стал понимать по-итальянски.
– Как так? Почему?
– Видите ли, около той «девушки у врат» стоит публика. Вдруг кто-то из них заговорил – и я сразу чувствую, что понимаю все, что он говорит!
– Какой вздор! Этого не может быть.
– Уверяю вас! Другой ему ответил – и что же! Я чувствую, что понял и ответ.
– Тут что-то неладно… Пойдем к ним! Мы подошли.
– Слышите, слышите? Я прекрасно сейчас понимаю, о чем они говорят… О том, что такой сюжет они уже встречали в Риме… Хотите, я вам буду переводить?
– Не стоит. Это излишне.
– По… почему?
– Потому что они говорят по-русски. Мифасов оглядел фигуру смущенного Крысакова и уронил великолепное:
– Удивительно, как вы еще понимаете по-русски.
Путь из Генуи в Ниццу был ужасен. Отвратительные, грязные вагоны, копоть, духота.
Все мы грязные, немытые – и умыться негде.
Едим ветчину, разрывая ее пальцами, и пьем кьянти из апельсинных шкурок и свернутых в трубочку визитных карточек.
Солнце склонялось к закату. Все мы сидели злые, мрачные и все время поглядывали подстерегающими взорами друг на друга, только и ожидая удобного случая к чему-нибудь придраться.
