Экспедиция идет к цели - [15]

Потом Бадрах весело рассмеялся:

— Ладно! Забудем об этом. В Монголии нет и не может быть алмазов.

— Вы правы, учитель. Откуда взяться алмазам в Монголии? — Он полез в карман, вынул прозрачный желтоватый камешек, который вдруг вспыхнул пронзительными сине-зелеными и оранжевыми огнями, положил на стол перед Бадрахом. — Разве этот халцедон похож на алмаз? Мне пришлось прихватить его, чтобы узнать ваше высокое мнение.

Бадрах от неожиданности зажмурился, потом широко открыл глаза, улыбнулся, положил алмаз на ладонь, словно взвешивая. А камень тлел, сверкал, бурно выдавая свою драгоценную природу.

— Запомни, Цокто, — сказал Бадрах строго, — в Монголии нет и не может быть алмазов. Ты хороший геолог и сразу определил, что это простой халцедон. Я безжалостно уничтожаю этот камешек, так как он не имеет никакой цены.

Он небрежно сбросил алмаз на стол, взял щипчики и раздробил камень, стряхнув пыль.

— Как видишь, это совсем обыкновенный кварц.

Бадрах пододвинул Цокто дорогие папиросы:

— Кури. Можешь взять всю пачку. Да, кстати, чуть не забыл главное: передай моему отцу конверт с письмом и подарки — я купил старику хорошую винтовку и патроны к ней. Старик мечтает поохотиться на дикого верблюда. Почти семьдесят лет, а непоседлив, как молодой.

Бадрах подошел тогда к сейфу, выполненному в виде бронзового субургана — ступы, извлек из потайного ящика гербовые бумаги с печатями и подписями. Среди этих бумаг, по-видимому, было и письмо к отцу. Бадрах приписал в конце письма несколько строчек. Потом вложил документы с печатями в большой коричневый конверт, покапал на него сургучом. Письмо сунул в маленький конверт.

— Положи в кожаную сумку и не вынимай до приезда на место — это очень важные бумаги, они не должны попасть в посторонние руки.

— Будет исполнено, учитель.

— Иди! Что бы с тобой ни случилось, ты не должен называть моего имени.

— Я скорее умру, чем назову его.

Вот так, сам того не желая, Цокто оказался среди заговорщиков. Правда, никаких действий от него пока не требовали, но он знал, что могут потребовать. Например, убить Сандага и Тимякова.

Нет, лучше сбежать куда-нибудь, чтобы ни Бадзар, ни Бадрах, ни МВД не могли его найти. Лукавый Бадрах! То-то говорится: когда лиса смотрит на запад, хвост у нее на востоке.

В то время как заговорщики вели разговор о будущем Монголии, Цокто легкомысленно гадал: настоящее ли знамя Чингисхана или поддельное? От этих монахов всего можно ожидать. Нет человека лживее ламы. Ну, а если знамя настоящее, то хорошо было бы передать его в уланбаторский музей…

Гости пили напиток, прогоняющий старость, — кумыс, ели бараньи головы, «белую пищу» — толстые молочные пенки, сушеный творог, сыр, ели пельмени, жирные курдюки, румяные чебуреки — хушуры, сладости.

Бадзар сам подавал каждому блюда правой рукой, которую поддерживал у локтя (в знак особого уважения), до донышка пиалы дотрагивался вытянутыми пальцами.

Приемные дочери Бадзара, миловидные девушки, подавали на голубых «платках счастья» подогретое молочное вино в серебряной посуде.

Бадзар следил за тем, чтобы все шло по обычаю. Еще до приезда гостей сам тщательно проверил, нет ли пиал и чаш с отбитыми краями или с трещинами: подать угощение в такой пиале значило бы смертельно обидеть гостя. Теперь он бдительно наблюдал, чтобы слуги не касались пальцами краев пиалы, ибо нет человека более брезгливого, чем монгол. Свою фарфоровую пиалу Бадзар носил всегда с собой в чехле, и никогда ничьи губы, кроме его собственных, не прикасались к ее краям. Когда Бадзар умрет, пиала по наследству перейдет его сыну Бадраху, ученому человеку, и Бадрах будет хранить ее как самую большую драгоценность в своем бронзовом сейфе — субургане. Больше всех на еду и на вино навалился разбойник Жадамба; он смачно чавкал, обрезал ножом мясо с костей у самого рта, опрокидывал пиалу за пиалой в рот, и Бадзар, глядя на его узкие, заплывшие жиром глазки, с ненавистью и брезгливостью думал, что бывают узкоглазые, но не бывает узкоротых.

Потом в голове Бадзара пошел красный ветер, глаза налились кровью.

Он уже не смотрел, кому и как подают чашу, соблюдаются ли правила и обычаи, не берет ли кто пиалу левой рукой, он громко ругал народную власть и готов был хоть сейчас поднять восстание.

Вдруг за стенками юрты послышался шум. Бадзар отставил чашу с кумысом, поднялся с места и вышел из юрты. Он увидел, что два его батрака удерживают Чимида, который порывается просунуть голову в дверцу.

«Вздую этого олуха, чтобы не повадно было в другой раз близко подходить к хозяйской юрте!» — подумал Бадзар, пронизывая взглядом Чимида.

Чимид стоял, вобрав голову в плечи, и мял в руках облезлую шапку.

— Коня бы мне… — ломким голосом произнес он. — Сестра умирает. В Дунду везти нужно.

Бадзар сытно рыгнул, подошел к Чимиду вплотную, взял его за ухо и отвел подальше от юрты.

— К врачам надумал ехать? — прошипел он язвительно. — Богоотступник проклятый! Коня нужно? Я тебе покажу коня! Сейчас же убирайся отсюда!.. Ну!.. Пошел на свое место! — Дернув несколько раз Чимида за ухо, он сплюнул и вернулся в юрту.

…Чимид шел по степи. Под гутулами шелестела сухая прошлогодняя трава. Солнце было задернуто серебристой мглой. Темно-синие мрачные горы громоздились одна над другой.