Экспедиция. Бабушки офлайн - [17]

— Она и меня теперь не больно-то жалует! — вздохнул Стариков. Перед его глазами, как живые, вдруг встали пронзительные образы сваленных в кучу шмоток — его и рыжего.

— Да ладно, она уж забыла всё. Катька у меня отходчивая! — беспечно махнул рукой поэт. — Кстати, ты про мою идею-то не запамятовал? Взять Юрку в экспедицию? Он и технику любую починит, и машина у него отличная есть — довезет, куда скажешь. Я с ним уже переговорил — он всеми руками «за». А ты как на это смотришь? И Шахова бы надо известить.

Стариков осторожно снял очки, потер большим и указательным пальцами переносицу и ответил вопросом на вопрос:

— Мишк, ну, правда, что он там будет делать? Дурью маяться? Технику нам ремонтировать не надо, водить машину и без него найдется кому. Сфотографировать — тоже не без рук, справимся. В общем, надо внимательно поразмышлять-подумать.

— Подумай, — легко и непринужденно согласился Сланцев. — Только ты, Леша, не забывай, пожалуйста, что экспедиция — это не твоя личная собственность.

— Что ты хочешь ска… — Стариков запнулся и почувствовал, как густая краска заливает всё его лицо.

— Нет-нет, ничего-ничего. Давай еще хряпнем по маленькой? — и поэт упорхнул в сторону бочонка из украинского дуба.

Лешка потом не раз вспоминал этот разговор, каждую его деталь и скрытые интонации-смыслы. И задавал себе один и тот же вопрос: уж не тогда ли он впервые ощутил какие-то странные перемены в окружающем пространстве? Какое-то иное чувство — не совсем четкое понимание того, что где-то что-то неуловимо изменилось. Словно там, за миллионы километров отсюда, рухнуло огромное, вытянутое вверх здание, а здесь, у них со Сланцевым, эта вселенская катастрофа отразилась небольшим сотрясением воздуха, почти неосязаемым движением справа и слева.

«Экспедиция точно будет другой», — промелькнуло в голове у Лешки, и он в недоумении по-шаховски подпер безбородый подбородок кулаком…

— Слушай, — произнес через некоторое время Стариков — после того, как они помолчали, закусили и перешли на чай. — Ты мне в прошлый раз всё никак не давал своего «Домового» прочитать по-человечески. Давай я воспользуюсь той редкой возможностью, когда классик еще жив и может, так сказать, сам, без посредников… Почитай, а?

— Ну уж прям так и классик, — заворчал Мишка и порозовел от удовольствия. — Щас, погоди, найду сборничек.

Он приволок из другой комнаты светло-синюю книжицу, запрыгнул, как воробей на ветку, в любимое кресло-качалку (Катьки тогда, конечно, дома не имелось) и начал без посредников:

«Здесь был когда-то дом, в котором жили люди.

И печка согревала их лютою зимой.

Уютно было тут. И думалось: так будет,

что сохранит очаг лохматый домовой.

А помнишь времена: село росло и пело,

ваяли топоры пахучий свежий сруб.

И перескрип дверей рождался то и дело.

И вот конек на крыше, изящен и упруг.

Тогда слагали песни, тогда сложили печку,

и окна приоделись в наличников узор.

Дом получился добрым, добротным, безупречным,

под озорной, неспешный, ершистый разговор.

И молодой мужик сказал тебе: «Айда-ка,

дедуля домовой, со мной». И в кузовок

ты радостно вскочил, самодовольно крякнув.

И в новую избу тебя он поволок…»2.

***

Лешка засобирался домой — все-таки ему на другой берег Волги пиликать, но тут Сланцев ударил себя по лбу:

— Ведь совсем из головы вылетело: я же тебе тут такой сюрприз подготовил!

— Ну?

— Баранки гну! Устраивайся поудобнее, мы лучше такси потом вызовем — доедешь до своей хаты, тем более тебя там никто не ждет!

Стариков поморщился: он не любил даже косвенных напоминаний о своей неудавшейся женитьбе, разводе и других малоприятных мелочах семейной жизни. И Мишка об этом прекрасно знал — однако ж (попробуй останови поэтическое вдохновение!) иногда и у него проскакивали такие напоминания, словно электрическая искра у давно переставшей работать машины.

— Я тут в анналах своего старого стола такое добыл…

— Звучит тревожно — про анналы-то, — перебил его Лешка предсказуемой шуткой.

— Ага. Так вот: мы его выкидывать собрались, я начал полочки вытаскивать, смотрю: а там — видеокассетка старинная, как песни твоих экспедиционных бабушек. Поглядел на приляпанный скотчем кусок тетрадного листка в клеточку, а на нем — выцветшими чернилами, синим по белому: «Посвящение 2000 года. Барышская Слобода». Помнишь такое?

Что-то справа и слева Старикова снова заколебалось и вздрогнуло — на самый краткий миг, но и этого хватило, чтобы неприятный холодок пробежал вдоль позвоночника.

— Как же, — ответил он хрипловатым голосом. — Веселенькое было посвященьице. Так у тебя разве осталось, на чем такое старье проигрывать?

— Не-а. Я в фотосалон отнес — тот самый, который ты, Лешка, сторожил доблестные пять лет. Там мне и оцифровали ее, — довольный, как мартовский кот, Мишка уже налаживал телевизор, к коему были подключены легендарные новые аудиоколонки. Тут Стариков, как назло, снова вспомнил про рыжего и вздохнул.

— А может, ты мне просто скинешь файл на флешку, у меня есть с собой, да я дома всё посмотрю? — робко предложил Лешка, хорошо зная, как оценит подобное высказывание его друг.

— Ты с ума сошел! Ни за что! — категорически заявил поэт. — Такое надо смотреть только вместе. Я ж тебя знаю: ты дома перепрыгнешь из начала в конец файла и скажешь самому себе, что у тебя времени нет. Тут ностальгия, понимаешь? А ностальгия не терпит суеты. Садись и смотри. Нам, кстати, с тобой еще посвящение этого года надо обсудить — полно новичков-то намечается.