Эксгумация - [23]

Было совершенно очевидно, что я должен больше узнать о ребенке.

24

Вернувшись домой, я обнаружил на автоответчике сообщение от Энн-Мари. Она приглашала меня встретиться где-нибудь, попить кофе. И оставила все свои телефоны: рабочий, домашний, мобильный.

Мне необходимо было отвлечься. Мне не хотелось оставаться одному. И мне казалось, что Энн-Мари идеально подходит в этом случае.

Когда мы встречались с ней еще при жизни Лили, у меня всегда возникало ощущение, что мы стоим на палубах двух кораблей, идущих параллельным курсом, и пытаемся подавать друг другу сигналы разноцветными флажками, не имея ни малейшего представления о такого рода сигнализации. Так мы и стояли, отчаянно дергаясь друг перед другом, и наши нелепые жесты выражали, как минимум, определенное желание общаться.

Я вспомнил одно связанное с ней происшествие, которое и на происшествие, по сути, не тянуло — так, небольшой эпизод.

Мы смотрели кино (не помню какое), а затем ужинали в ресторане (не помню каком). Нас было четверо: Лили, я, Энн-Мари и ее давний бойфренд. Мы сидели рядком в вагоне подземки. Лили и бойфренд развалились на сиденьях, вытянув ноги. Мы с Энн-Мари сидели прямо, закинув правую ногу на левую. Мы все немного выпили. Расслабились. О чем-то разговаривали. И я заметил, что наши ступни (мои и Энн-Мари) двигаются абсолютно синхронно, вместе с вагоном, наклонявшимся на поворотах туннеля и подскакивавшим на стыках рельс. Я сделал похожее открытие в детстве, когда скрепил резиночкой два карандаша и обнаружил, что ими очень удобно чертить параллельные линии (которые я тут же принялся везде после себя оставлять). Было интересно наблюдать, как наши ступни подскакивают, опускаются и снова подскакивают, будто в танце с нечеловечески идеальной хореографией, и мне казалось, что ни одно наше иное физическое движение не может быть таким отточенным, изящным и интимным. Отметив это, я сразу же очень смутился. Подумал, что каким-то непонятным образом я изменил Лили уже тем, что обратил внимание на это совпадение. Я быстро снял правую ногу с левой и положил левую ногу на правую. Но я не знал, что Энн-Мари все это время тоже следила за движением наших ног. И тоже обратила внимание на его синхронность. И тоже скрестила ноги иначе.

— Правда смешно они подскакивают? — спросила она.

Лили никогда ничего такого не заметила бы. Лили жила в мире другого масштаба.

Вот почему, когда бойфренд (по-моему, его звали Уилл) спросил «Кто подскакивает?» и Энн-Мари объяснила ему, Лили была слегка озадачена — пока мы не продемонстрировали им, что имели в виду, и они не присоединились к нашему развлечению.

(Энн-Мари явно не страдала от комплекса вины. Я бы, например, скорее умер, чем выдал подобный секрет.)

Так мы и просидели рядышком до конца поездки — Лили, я, Энн-Мари, Уилл, — наблюдая, как подска-ки-ва-ва-ва-ют наши ноги.

Я чувствовал себя отвратительно: сначала, породив эту интимность, я изменил Лили с Энн-Мари; Энн-Мари же с удовольствием открыла нашу тайну; и наконец мы вчетвером исполнили грубую пародию на эту интимность — пародию, которая все испортила.

Я набрал рабочий телефон Энн-Мари.

Она отреагировала на мой голос радостным восклицанием, а на мое предложение — безусловным согласием.

— Сегодня вечером?

— Э-э-э, — протянула она. — Ого! Быстро ты. Да.

Когда я пожаловался ей, что в центр мне ездить пока трудно, Энн-Мари ответила, что с превеликим удовольствием отведает со мной карри где-нибудь в моем районе.

— Ладно, пока, — сказала она.

Мое первое свидание после разрыва с Лили. Спустя полгода с хвостиком.

Интересно, как долго бы я воздерживался от новых знакомств, если бы Лили была жива. Подозреваю, что гораздо дольше. Я даже телевизор не мог смотреть, опасаясь увидеть рекламу с ней и услышать ее коронный вздох разочарования.

Как я слышал, фирма, производившая витаминизированные хлопья, один раз показала последний ролик с Витой и Геркулесом, помянув Лили траурной черной рамкой, после чего свернула всю рекламную кампанию. В целом смерть Лили мало повлияла на объем продаж ее продукции.

Энн-Мари приехала сразу после семи.

Она сделала шаг мне навстречу, намереваясь чмокнуть в щеку, но, заметив мою инвалидную коляску, которую я специально поставил так, чтобы ее было хорошо видно, заменила поцелуй на долгое объятие, как бы призванное защитить меня от всех напастей.

— Как ты себя чувствуешь? Все нормально?

Я пригласил Энн-Мари войти, желая до ресторана разделаться с подобными вопросами.

Некоторое время мы сидели на диване, и я описывал ей, что происходило с моим организмом в последние несколько месяцев.

Энн-Мари рассказала мне, что вокруг моего имени буквально из ничего возникло несколько городских мифов. По слухам, самые различные части моего тела были повреждены или отстрелены. Говорили, что я больше никогда не смогу ходить и/или трахаться. Что мне требовался постоянный уход, на который тратит все время моя мать. Что я спятил, и меня поместили в психушку за нападение на врача.

— Пожалуйста, пойди ко всем этим людям, — попросил я, — и скажи им, что эти их домыслы — чистая правда. Каждому так и скажи: чистая правда.