Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - [44]

Но что толку жалеть себя. Он уже прошел через это раньше, когда поглощал спиртное бутылками. Тогда его обуревали мысли о Карлотте и о вине, которую он почувствовал, узнав, что именно он был виновником неудачного аборта Карлотты. И как он отказался признать за собой эту вину, и как пытался отвергнуть эту вину и спрятаться от нее в теплом мраке объятий Джослин. Большей подлости он не мог совершить! Но разве мог он предположить, как все это воспримет Карлотта, как она будет оскорблена и что ей придет в голову? И разве мог он предположить, что она пойдет на озеро и заплывет в такую даль?

Словом, потом он решил выбрать прямо противоположный путь: вместо того, чтобы вновь откреститься от своей вины, он вцепился в нее с такой же силой, с какой мечтал заключить в свои объятья Карлотту. Он пристрастился к своей вине и к спиртному, которое помогало ему острее ощутить эту вину. Что в конце концов и привело его сюда, в «Клинику китайской пытки» доктора Фу Манчу Марстона, к его проклятым часам. К этим проклятым, чертовым, дешевым часам. Их надо сломать. Они и время-то показывают неверно. Неужели осталось только пять минут? Только пять?

Ладно, черт с ним, со сном. Он зажег сигарету электрической зажигалкой — администрация позволяла пациентам иметь только такие зажигалки, чтобы те не пытались покончить с собой самосожжением или нанести себе серьезные ожоги, из-за которых их могли бы перевести отсюда в обычную больницу. Он почувствовал в желудке сосущую боль. Ну и идиотское лечение! Впрямь какая-то психообработка. И к тому же совсем ему не нужная! С него довольно. Пять дней этого безумия. Или шесть? В любом случае, целая вечность, С него уже довольно — он уже и так знает, что это такое» Можно было просто вписать в его контракт условие: если он притронется к бутылке, съемки сразу прекращаются, и он помещается в эту клинику. Этого было бы вполне достаточно, чтобы он не брал в рот ни капли. Этого было бы вполне достаточно, чтобы он не брал в рот ни крошки пищи и ни капли воды. И ни глотка воздуха. Он подумал: не удастся ли ему подкупить сестру, чтобы та написала от его имени письмо в кинокомпанию или Сэму. Сэм все уладит. Сэм может уладить все, что угодно. И если Сэму удастся вытащить его отсюда, он получит двадцать процентов, пятьдесят, сто пятьдесят процентов с любой суммы! И больше ему не придется ничего делать. Только это. Только одна эта небольшая услуга. И он готов за нее заплатить. О господи!

Он затянулся сигаретой. С таким же успехом можно было курить соломинку. Что случилось с этими проклятыми сигаретами? Нет, дело не в сигаретах — дело в нем. У него пересохло во рту. Его желудок как будто перетянули веревками, а во рту сухо. Он ощущал язык так, словно во рту лежал ботинок, который забросили в кладовку и забыли, и он там пылился долгие годы, а потом его нашли и сунули ему в рот. Это был даже не его ботинок. Ботинок какого-то невероятного сорок шестого размера! Он снова посмотрел на часы. Время истекло. Но будильник не зазвонил. Дешевка, дурацкие часы! Он сел на край кровати и стал смотреть на часы. Теперь-то они зазвонят в любую секунду. Но они продолжали тикать. Сидеть и ждать, когда будильник зазвонит, оказывается, так же мерзко, как сидеть и бояться, что он зазвонит. Он молил, чтобы будильник, наконец, прозвенел — по крайней мере, с этим будет покончено еще на час. Может быть, в течение следующего часа он сумеет поспать. Несколько часов он, конечно, проспал — просто от переутомления. Но это было еще хуже, потому что тоща часы летели как минуты. А потом — «бам!» Нет, не «бам!» — а «дзинь»! И входила она.

Наконец-то прозвенел. Он протянул руку, чтобы нажать на кнопку и выключить звонок. Потом вспомнил, что кнопки-то не было. Кнопка была у сестры. Поэтому он сидел и ждал, слушая дурацкий звонок дурацкого будильника. И вот вошла сестра и выключила будильник. Она достала бутылку виски из тумбочки под часами и налила ему двойную порцию в стакан. Она добавила лед, подлила содовой воды — получился отличный «хайболл». Ни в одном баре Европы или Соединенных Штатов не подавали таких «хайболлов», как в клинике у доктора Марстона.

— Пожалуйста, — сказала она любезно. — Время вашей дозы.

Он покорно принял стакан. Он уже пытался драться с ними. Это ни к чему не привело. Два здоровенных парня, что стояли за дверью, вошли, повалили его на пол и заставили проглотить виски. Поэтому сейчас он взял стакан, поднял его, словно произносил тост, и выпил до дна. Это отвратительно. Сущая пытка. Это все равно что пить лягушачью мочу — только хуже. Она взяла у него стакан и стала ждать. Через несколько секунд началось. Антабус смешивался с алкоголем и тут же отправлял его обратно, срыва быть не могло. Это все равно, что играть в теннис у стенки. Он рыгнул, потом еще раз — и его вырвало. Он продолжал рыгать и вздыхать, сильнее, судорожно, беспомощно и натужно, даже после того, как его желудок изверг все содержимое. Потом сестра подала ему швабру и стала смотреть, как он подтирает за собой пол. Это тоже входило в лечение. А потом она дала ему таблетку и немного воды — запить. Таблетку антабуса. А может, и нет. Метод лечения доктора Марстона предусматривал через некоторое время переход на плацебо