Экран и Владимир Высоцкий - [37]
Преодолевая все эти постыдные барьеры, бывший Радист все ниже и ниже падает в собственных глазах, — таким показывает его актер. Звеном в этой низкопробной цепочке была и история с деньгами, которыми Бетси хотела купить Кэтрин: он солгал, сказав, что Кэтрин взяла деньги. На самом деле он положил их в банк на свое имя с завещанием в пользу Кэтрин. Тут Радист поднимает голову: даже такой, очень сомнительный поступок, он теперь желал бы считать благородным. У Симонова в пьесе Радист взял из вклада деньги лишь тогда, когда проходил сбор средств на посылки заключенным в Испанию. Он внес деньги на это дело, а потом, заработав, вернул их в банк. Но Столпер решил не украшать Четвертого благородным поступком. И факт сочувствия испанским республиканцам из его биографии — исключил. Думается, — напрасно. Метания из стороны в сторону так или иначе не украсили бы Четвертого, а такого рода подспудная черта в характере подготовила бы почву для объяснения финального поступка Четвертого, сделав его более логичным, понятным.
Сцена разговора (крупного!) с братом Бетси Чарлзом Говардом продолжала развивать образ Радиста в заданном авторами направлении: он жаждет нового положения в газетно-журнальном мире, и для этого готов унижаться и перед Бетси, и перед Чарлзом Говардами. Говард (Ю. Соломин) — обвиняет и диктует, издевается и ставит условия, а Радист понемногу оправдывается за каждую свою «ошибку», даже предполагаемую, даже несовершенную. Но вот терпение вспыльчивого Четвертого лопнуло, и он бросает несколько решительных фраз своему проектируемому благодетелю: «Полегче на поворотах!», «Я этого не люблю!». И еще: «Но для начала ты сам понюхаешь этот пол!». И снова: «Я уже сказал — полегче на поворотах!». Однако, как всегда, он снова и снова сдает свои позиции человека с самолюбием, отступает перед призраком краха своей карьеры.
Дальнейшая жизнь Четвертого — море житейского благополучия, благоденствия и длинная цепь предательских поступков, которые он совершил. Статью в защиту Шрейбера, унтер-офицера из барака для военнопленных, предупредившего тогда всех о грозящем расстреле — он не написал, и его напрасно прождали в аэропорту с этой обещанной статьей. И, наоборот, — состряпал писанину об иностранном легионе, воевавшем с вьетнамцами, лицемерно и выспренно назвав легионеров «тиграми джунглей». Была и драма с Гвиччарди (А. Джигарханян), тоже сидевшим с ним в памятном лагере. Тот пришел к Четвертому, когда бывший Радист благоденствовал вместе с Бетси в Неаполе. Ему Четвертый обещал придти на демонстрацию, затеянную против военных баз США в Италии: к тому времени он, уже известный журналист, мог бы «без вранья» описать суть дела в своей газете, о чем Гвиччарди его и просил. В гостиничном номере вспыхнула сцена, очень похожая на все, что обычно происходило с Четвертым: буря, возмущение с его стороны, а затем — раскаяние.
ОН храбрился — Говард оскорблял ЕГО.
И — новые унижения. Началось — с прихода Бетси. Она уведомила его о том, что они едут кататься на яхте, заночуют в море, и, — о, перспектива! — вернутся завтра к роскошному обеду. Нарушение слова, данного Гвиччарди, Бетси, по своему обыкновению, решает подсластить единственным известным ей способом: дает деньги на конфеты для детей Гвиччарди. Бывший Радист возмущен, он грубо гонит ее, а ему обещает завтра — теперь уж непременно! — быть на демонстрации. Но… он никуда не пошел, а нанял катер, догнал ее яхту в море и долго просил у нее прощения. А Гвиччарди убили полицейские в порту, и его вдова погнала Четвертого прочь с его денежной компенсацией. Что было дальше? То, что обычно и происходило с Четвертым в подобных случаях. Он напился с тоски. Правда, на этот раз он чуть было не повернул колесо событий в иную сторону: сунул себе в рот пистолет. В это время — совершенно случайно — в комнату ворвалась Бетси. Выстрела, естественно, не последовало, и он снова остался жить…
В фильме не показан или почти не показан страх, который то и дело овладевал Четвертым. Мы склоняемся к тому, что у актера неоднократно появлялись возможности выразить этот страх, составляющий, в общем, половину сущности бывшего Радиста, но Высоцкий, чьему характеру не была свойственна такая черта, решил демонстрировать своего героя не столько испытывающим страх, сколько скрывающим его. А это, согласимся, разные психофизические проявления. И, будучи разными, они меняют структуру личности персонажа, восприятие его зрителем.
Четвертый боялся многого. Прослушивания телефона, вызова в зловещую Комиссию, где он уже раз побывал, лишения престижной работы.
Да, он был трусоват той особой трусостью, которой может не быть у мужчины в бою, в драке, но проявляется перед начальством, перед угрозами жены. И Высоцкий скрывает эти страхи своего персонажа под рублеными, решительными фразами, короткими, произносимыми твердым, мужским тоном. Он отрывисто басит и нарочито прячет свой мрачный взгляд, застывшее, неулыбчивое лицо. К этому прибавляются манеры «своего парня», который способен и «послать подальше» наступающего на ноги собеседника. Словом, он делает вид, что ничего, никого — не боится. Он ведь хочет, чтобы его еще и уважали, входили в ситуации, которые он считает достойными сочувствия. Вот к чему прикладывает возможные усилия Высоцкий: он стремится показать двойственную натуру Четвертого!
