Экономические провалы - [85]
- В Вологде целые линии лавок пустые. Недавно каменный корпус, принадлежащий наследникам купца Митрополова и вмещающий в себе до 30 лавок, продан за 6000 руб. На лучших пунктах получается в год за лавку 40 руб., т. е. половина того, сколько нужно на платеж за 3-ю гильдию, а не платящему за гильдию, не дозволяется иметь лавку даже и пустую.
Это правило, быть может, и пригодно в столицах; но в Вологде и тому подобных городах оно очень тягостно, в особенности для малолетних, которые торговли не ведут, а если они наследовали лавку, то обязаны платить гильдию. От этого происходит то, что сирота, имеющий в Вологде лавку, гораздо беднее не имеющего ее.
В Тверской губернии, Торжке и Старице больше половины опустелых лавок.
В Костроме тоже все пустеет; лавки, полотняные фабрики, дома стоят себе с провалившимися крышами.
— Но верно заметен большой рост в хлебородных губерниях?
— И этого нет: в Волхове, Брянске, Севске, Рыльске и прочих, даже в самом Орле, все лавки пусты, а в Мценске, где хлебная пристань, целые площади заросли травой и внутренность огромных деревянных рядов стали разбирать уже на дрова.
— Не перешло ли городское изобилие к крестьянам; быть может, в деревнях богатеют?
— Не могут богатеть в деревнях, когда города бедны. Города заключают в себе рынки, для сбыта произведений земли; а когда на этих рынках стоят пустые лавки, торговля замирает, то какой же сбыт найдет тут земледелец предметам своего труда? Доказательством страшного недочета в крестьянских приходах может служить уже один ячмень, сбыт коего, например, по пивоварению упал на 70 процентов. За 25 лет тому назад Москва потребляла пива 2 млн. ведер, а теперь ей нужно только 400 тыс. ведер. Возьмем уездные города: в Вязьме требовалось 100 тыс., а теперь довольно 5 тыс.
— Но отчего же откупа дорожают, когда пива выходит менее?
— Дорожают оттого, что количество расходуемых денег на пиво не уменьшается, а только народ получает менее пивной жидкости от дороговизны цены на оную, в чем и кроется причина возрастания ценности откупов, применяемая к вину и водкам. Прежде можно было купить ведро пива 2 руб. ассигнац., а теперь оно стоит в 8 1/2 раз дороже, т.е. 17 руб. 50 коп. ассигнац. А жаль, что сбыт ячменя убит: это единственный, скорорастущий в нашем климате
хлеб, который может поспевать с вероятностью между весенними и осенними морозами, и потому его с выгодою можно сеять даже в Архангельске. Ясно, что земля от значительного уменьшения в сбыте ячменя на пивоварение потеряла более 10 млн. руб. серебром в год.
Крестьяне называют ячмень жито, житарь. Так и слышатся в этих словах звуки какого-то жизнеобилия, если бы только житарь был ссыпан в амбары и требовался на базаре.
Но есть люди и в деревнях, которые богатеют; их называют мироедами.
— Какие же это мироеды?
— Это люди, образовавшиеся от сбора податей.
У нас собирают подати два раза в год: весной и осенью; а приходы-то у крестьян не одновременны. Например, в хлебных губерниях бывают с деньгами зимой, по продаже хлеба; в промышленных - по возвращении с работ, а в навигационных - по закрытии судоходства. Вот хоть бы, например, в Тверской губернии, через которую мы теперь проезжаем: какое разнообразие промыслов и сроков крестьянских денежных приходов! Одни уезды живут Волгой, другие - лесом, третьи - ковкой гвоздей, а там осташи, что расходятся делать кирпичи, киморцы сапоги шить и т. д. Приходит осенняя подать: хлеб еще не продан, зимнего пути нет; или наоборот: пришла весенняя подать, а крестьянин нанялся в бурлаки, и деньги будут у него только в конце лета; вот бедный мужик и идет к богатому, чтобы занять на нужду, а иной богатый-то мироед без того не даст, если не отдашь хлеба, или скотину за полцены, или не обяжешься работать у него в дни сенокоса и жатвы. Таких мироедов наберется десятка по два в каждом уезде. Их называют в земских судах "почтеннейшие одолжатели".
А если бы для каждого уезда сроки взноса податей были соглашены со временем денежных приходов у крестьян, то почтеннейшим одолжателям вовсе бы нечего было делать, и они сами собой бы перевелись, к общему удовольствию.
— А какое выразительное слово - мироед!
— Да, народное словцо. Народ всегда выражается коротко, да уж так сильно, что словом своим, словно клеймом раскаленным, так и выжжет всякое значение. Такое слово всегда имеет свою историю; оно не сочиняется, а отрывается от сердца человеческого в минуту его отчаянной битвы с тягостями жизни. У всякого сердца есть свой 12-й год, своя Пугачевщина и своя бомбардировка вроде Севастопольской. Представьте себе какого-нибудь бедняка в ту минуту, когда он отдал почтеннейшему одолжателю или последний мешок ржи, или не сжатую полосу в поле, или единственную корову, и, возвратясь домой, подумал о завтрашнем дне, на который нет ни хлеба, ни молока для ребятишек, и он должен идти по миру; а в это время, когда он бредет с семьей за подаянием, одолжатель сидит под окном
и облизывается после жирной баранины: бедняку вдруг кажется, что одолжатель выкусил у него часть сердца и что на губах у него кровь; и вот он заклеймит его словом мироед, другой бедняк подхватит это слово и передаст третьему, а тот десятому - и пойдет слово ходить по всем селам и деревням.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.