Экобаба и дикарь - [30]

Усевшись между зеркалами, я сменила линзы и парик — теперь голубоглазая шатенка сидела передо мной. Париков было два — черный короткий и кудрявый коричневый. Их я купила еще раньше, чтобы надевать во время вояжей с Ингрид, но так ни разу и не надела.

— Как вас зовут, девушка? — спросила я вслух. — Никак.

Скинув халат и стянув трусы, встав одной ногой на стул, я стала всматриваться в зеркало… Я любовалась собой, выгибая спину, потягиваясь, поддевала рукой груди. Я любила свое тело, а особенно груди, Ханни и Нанни… Они, как две сестры одной мамы, которая тут внизу, в серединке.

— Хочешь кофе с пирожным? — позвали снизу.

— Нет, спасибо! — Я накинула халат и перебралась на диван.

Напротив дивана висит работа варвара «Осень»: грубое сине-голубое небо с грустными потеками, облака из ниток и веревочек, узкая полоса чего-то очень яркого, бурая земля в буграх и бородавках, а по небу летят стальные птицы-скрепки.

Я помню, когда он делал ее. Тогда нам было хорошо. А когда нам было плохо?.. Ведь все это ерунда, эти ссоры и споры, это же не главное. Душой он совсем ребенок — все принимает близко к сердцу. Ну нельзя же верить всему, что написано или говорится просто так!.. Как-то мы видели на галерее надпись: «Мы сделаем из ваших картин больше, чем они есть». И он возмутился, говоря, что это наглость: как может мизерный галерейщик сделать из картины больше, чем она есть?.. И сколько я ни говорила, что это просто реклама рам, он не соглашался, твердя, что стрелять таких гадин надо.

Или начинает подробно отвечать на простой вопрос «как дела». Надо ответить «хорошо», а еще лучше — «очень хорошо», и дело с концом, а он — нет, рассказывает, что и как у него. Кому это интересно? Это даже и невоспитанно как-то: у нас не любят о чужих проблемах слушать — еще, чего доброго, до просьб денег дойдет, а это уже точно никому не надо. Он во многом еще ребенок. Да еще выросший там, за стеной. Но с ним интересно, он знает такие странные истории, говорит о таких вещах… А его картины?.. Я не могу без них. Я знаю каждую точку, штрих, слезу.

Да, порой он груб. А Курт, наоборот, слишком уж ласков, до приторности, это тоже мне нравилось только вначале… И притом я подозреваю, что Курт просто хитер и выведывает мои слабые стороны. «Интересно, а как он будет реагировать на известие о мачо?.. Тогда, перед отъездом, он просто перевел разговор на другую тему…» Ингрид говорила, что он интересовался, богаты ли мои родители и есть ли у меня братья-сестры, то есть — кому останется родительский дом. Да он просто выгодник и лгун! И всё, о чем он болтает, меня мало волнует.

А с варваром мы никогда не лгали друг другу, не играли в кошки-мышки, а вот с Куртом почему-то не очень хочется открываться, несмотря на его стерильную приветливость — он-то уж точно не забывает желать и сладких выходных, и тихих ночей, и даже счастливого полдня. В нем много ложного и обманчивого. А в звере все настоящее, дикое, буйное. Недаром зверь уверен, что настоящего секса, с потом и кровью, не бывает без агрессии, злости и даже ярости.

Да, он бывает порой агрессивен. А что он сделал, когда первый раз узнал, что я с кем-то провела ночь?.. Мне дал по уху так, что серьга улетела в окно, а потом разнес всю комнату. Хорошо, что я успела убежать. А когда вернулась, то обалдела: тарелки перебиты, постель изрезана, над ней — огромное пятно от кетчупа, которым он запустил в стену; обломки, осколки, сорванные занавеси, разбитый магнитофон. Радио засунул в унитаз, а в ванной умудрился вырвать из крана шланг!.. Да. Я переночевала у соседки, а ему потом сказала, что всё снято на видео, есть свидетели, и если он за три дня не приведет комнату в прежний вид, то я заявлю на него в полицию и ему, как иностранцу, придется покинуть Германию. Всё сделал и пальцем с тех пор не трогал, но языком донимает без конца. Вот дурачок!

«Ручной зверь! — с умильной нежностью подумалось мне.

Бесцельно поворошила плюшевые игрушки на постели. Вот Белло — одно ухо надорвано, а глаза-пуговицы все так же преданно смотрят на меня. Очень давно я получила Белло от Юргена. Белло всегда со мной. И зверь будет всегда со мной. Это же ясно, что без него я не в состоянии жить. Без него и без его работ, самая любимая из которых — угрюмая черная гора (из моих окаменевших в клее комбинации, трусов и лифчика); она вздымается над белым кружевом реки из ажурных чулок, а на островке стоит на одной ноге печальная птица из пружинок и винтиков. «Человек одинок», — объяснил он ее. И мне всегда становилось печально, когда я смотрела на неё.

Ведь и он тут одинок. Его родина далеко, а он тут совсем один… А я так мучаю его.

И слезы навернулись на глаза так обильно, что я едва успела снять линзы, чтобы не потерять их в слезах. «Он любит меня, а я люблю его. Я должна быть с ним. Мы должны быть вместе».

10

После недельной сидки и лёжки с коньяком и водкой, после ночи в полусне он лежал на кровати и с усилием переворачивал так и эдак нехитрые, но противные замусоленные мысли о том, что надо встать, прийти в себя, что скоро Рождество, Новый год, люди рады, а он один, брошен, как ненужный пес.