Эклипсис - [78]

– Сладкий мой, это война, а на войне… сам знаешь, – вступил Кинтаро.

– Я не собираюсь подыхать, – отрезал Альва ледяным тоном. – Даже если мне придется всю жизнь ублажать энкинов во главе с Таргаем. Это куда приятнее, чем геройски сдохнуть всем троим.

Кинтаро взглянул на надменное лицо рыжего, но не ощутил привычного раздражения, только какую-то страстную, исступленную нежность.

– Соскучился по степной любви? – Он сгреб Альву в охапку, тот и пикнуть не успел. – Присоединяйся, куколка. Покажем ему, что такое настоящий секс.

…Разумеется, утром они никуда не поехали.

– Взгляните сюда. – Итильдин расстелил на полу карту.

Кинтаро уже знал это сосредоточенное выражение хорошенького личика, означало оно: «В кои-то веки я знаю, что нужно делать». Похоже, эльфенок действительно нарыл что-то интересное, не зря же он поднялся рано и пропадал три часа на городском рынке. Вождь сел на пятки, Альва улегся животом на пол, и оба они с любопытством вгляделись в карту.

– Вот здесь, – эльф провел кончиками пальцев по извилистой голубой ленте, – протекает река Бхарапутра, по ней ходят тяжелые барки с товарами, по течению – на парусах, против течения – на веслах, поднимаясь почти до самых истоков, пока позволяет глубина. Отсюда до Нишапура, где можно погрузиться на барку с конями и припасами, не больше дня пути. Еще день на барке – и мы в Ихоре, а оттуда – посмотрите! – палец Итильдина прочертил короткую линию, – рукой подать до Уджаи. Дороги там нет, но можно ориентироваться по солнцу. Так мы сэкономим день пути, уж не говоря о том, что путешествие будет приятнее и дешевле.

Кинтаро бросил на эльфа испытующий взгляд, но ничего не сказал. План и правда казался отличным. День пути – это день пути, и что с того, что куколка так упорно хочет сократить их пребывание в джунглях. К тому же, раньше ему не доводилось плавать по воде, разве что пару раз в Трианессе, на яхтах поклонников, и от этого предложение Итильдина казалось еще заманчивей. Кавалер Ахайре поупрямился для вида, но преимущества нового плана говорили сами за себя. Так что на следующий день троица уже была в Нишапуре. Они взяли с собой только двух низкорослых джарских лошадок, привычных ходить под вьюками, поскольку верхом в джунгли нечего было и соваться.

В окрестностях Нишапура Бхарапутра разливалась не меньше чем на полмили. Ее спокойные воды были взбаламучены бесчисленным количеством лодок, лодчонок, плотов и барок. Поднявшийся со дна ил окрашивал реку в молочный цвет. Удивительно было, как в такой мутной воде может водиться рыба, но сей факт подтверждали жирные карпы, которых можно было купить в Нишапуре на каждом шагу. Предприимчивые торговцы даже вылавливали из реки ил и продавали его на Север в качестве удобрения. А черная и густая джарская земля, с которой снимали три-четыре урожая в год, в удобрениях не нуждалась.

По сравнению с изящными криданскими кораблями джарские барки казались толстыми и неповоротливыми, как киты рядом с дельфинами. Но они позволяли посадить на весла до ста человек и нагрузить трюмы совершенно несусветным количеством товаров. В них перевозили экзотических животных для зверинцев, домашний скот, зерно, уголь, руду, мрамор из каменоломен. Однако далеко не каждая из них ходила до Ихоры, большинству осадка не позволяла отклоняться от главного русла. Собственно, выбор на данный момент был ограничен только одной двадцативесельной баркой «Митху». Капитан ее, белозубый маленький джарец, довольно бегло говорил на всеобщем, и столковаться с ним не составило труда.

Кают на «Митху» не было, команда спала прямо на палубе. Для коней был устроен небольшой загон, а пассажирам отвели закуток на корме. Впрочем, никто из них все равно не усидел бы в каюте. Качки не было, барка медленно двигалась вниз по течению под веерообразным оранжевым парусом, и мимо проплывали живописные джарские джунгли. Буйство красок и запахов было невероятным. Особенно, впрочем, силен был запах корицы и прочих южных пряностей, которыми за множество рейсов буквально пропиталась барка.

Местами деревья поднимались прямо из воды, нависая над палубой, и в ветвях можно было заметить юрких маленьких обезьян. Кое-где вся река от берега до берега покрывалась блестящими, будто вощеными листьями водяных растений, похожими на блюдца, с загнутыми краями. Они расступались, разрезаемые широкой грудью «Митху», и вновь смыкались за ее кормой. Кинтаро смотрел-смотрел, а потом вдруг свесился вниз, зацепившись ногами за борт, и вытянул из воды огромную лилию на длинной ножке, которую тут же с небрежным видом заткнул рыжему за ухо, по джарской моде. Альва посмотрел на него растерянно, не зная, то ли ругаться, то ли благодарить, в конце концов рассмеялся и полез целоваться. С белой лилией в волосах он был хорош невероятно.

Ночью хлынул дождь, но под навесом из пальмовых листьев, где они лежали, тесно прижавшись друг к другу, было сухо. Они занялись любовью, тихо и неторопливо, под шум дождя и плеск течения. Собрав лепестки с растерзанной лилии, Альва просеял их, как песок, сквозь пальцы.

– Эта ночь больше никогда не повторится, – прошептал он, и всем троим почему-то стало грустно.