Эклипсис - [49]

И ради одного удивления, промелькнувшего в черных глазах, когда эльф захватил его рот своим, стоило это сделать. Против обыкновения, губы Кинтаро были податливыми и послушно раскрывались ему навстречу. Он словно попался врасплох и, забыв свою роль, просто наслаждался поцелуем. Потом Кинтаро напрягся, пытаясь перехватить контроль, освободить руки, но сделать ничего не успел. Альва опрокинул его навзничь, а Итильдин прижал к полу, продолжая целовать. Он чувствовал Кинтаро всей кожей, его сильное тело под собой, и воспоминания вскипали в нем, накладываясь на реальные ощущения – воспоминания о том, как это сильное тело вжимало эльфа в степную пыль… и память о боли, унижении, страхе вдруг переплавилась в желание. Итильдин не мог лгать самому себе – в этот момент он хотел Кинтаро, хотел страстно, до темноты в глазах. И когда варвар глубоко вздохнул и выгнулся под ним, эльф шепнул в ухо, в пряди черных волос, выбившиеся из кос:

– Кричи!

Кинтаро кусал губы, но не мог удержать громких вздохов в ответ на каждое движение Итильдина – плавное и невыносимо медленное. Эльф упивался своей властью над ним – властью доставлять наслаждение. В эти мгновения, отделявшие их обоих от оргазма, он обладал вождем эссанти, и может быть, еще более полно, чем тот когда-то обладал своим пленником.

– Быстрее… черт… – прорычал варвар, стискивая его коленями, и сорвался на стон. Глаза его закатились. – Твою мать… Ит… иль… дин…

И все-таки он закричал, и эльф поймал этот крик губами, выпил его, как пьянящее вино, разделяя свое наслаждение с варваром.

– Теперь мы квиты, эльф, – прошептал тот, отдышавшись.

Итильдин решил, что ответа не требуется. Да он и не знал, что на это ответить.

– А для меня что-нибудь осталось? – спросил Лиэлле, протягивая к ним свои шаловливые ручонки.

Не сговариваясь, Итильдин и Кинтаро прыгнули на него и повалили на пол, осыпая поцелуями.

За ночь они кончили примерно раз по двадцать пять каждый, если судить по интенсивности ощущений, в очередной забрызгали спермой шкуры в шатре, разлили остатки апельсинового масла, добавили друг другу хорошеньких аккуратных царапин, перевернули две плошки с горящим жиром и чуть не устроили пожар, после чего заснули совершенно обессиленные.

Утром, зевая и продирая глаза, Альва сказал:

– Эээ, Кинтаро… почему ты не спрашиваешь, что я решил?

– По-моему, это и так ясно, – с усмешкой ответил вождь эссанти. – Но я все-таки задам тебе вопрос, северянин. Одно слово. Да или нет?

Под напором Кинтаро никто не мог устоять. Он был как разбушевавшаяся стихия, как непреодолимый рок. Он делал все не так, как надо, и все равно никто не мог ему отказать. Он не сказал Альве ни слова о любви, и Альва все равно согласился.

Глава 5

– Как красиво, – благоговейно произнес Итильдин.

Он лежал в траве рядом с Лиэлле, заложив руки за голову, и смотрел в безлунное ночное небо, усыпанное звездами. Степная земля, впитавшая летнее солнце, грела спину и покалывала ее травинками, ночной ветерок приятно освежал кожу. А над ним расстилалась бархатная чернота ночи с россыпью бесчисленных разноцветных блесток. Они мерцали, как светлячки или магические «лепестки огня» в хрустале. Казалось, он парит над бездонным омутом, в котором отражаются огоньки эльфийских фонарей. Можно было представить, что он снова в Грейна Тиаллэ, под сплетенными кронами деревьев, за которыми не видно звезд, смотрит в глубину темных вод Сиалламэйн Илар, озера, на берегу которого начинались торжественные праздничные церемонии. Можно было… Но зачем? Это бессмысленно. Он все равно ни на мгновение бы не забыл, где он сейчас на самом деле. В Дикой степи, под бескрайним, безлунным, бездонным небом, на пути в неизвестность. Рядом со своим возлюбленным, утомленный бесстыдными жадными ласками. Поодаль от костров эссанти, откуда доносился шум голосов, смех, вскрики, потрескивание сухого дерева, пожираемого огнем, шипение жира, падающего на раскаленные угли.

Они были одни. Ненасытный жеребец эссанти, вдоволь поваляв их по степной траве, отправился прощаться со своими друзьями. Ритуал этот повторялся каждую ночь, с тех пор как они покинули становище и двинулись к границе таинственного, незнакомого Арислана, страны, которую не видел еще ни один эльф. А если и видел, то никогда не рассказал об этом своим сородичам.

Они были одни, но Кинтаро все равно незримо присутствовал здесь. Голоса его, вопреки обыкновению, не было слышно, но поодаль валялась его одежда и меч, в ушах Лиэлле покачивались его агатовые серьги, которые кавалер примерил и забыл снять. И запах его, приставший к обнаженной коже. Итильдину он уже не казался неприятным, скорее воз… э-э-э, пробуждающим настороженность.

Всю дорогу от становища бывший вождь эссанти не докучал им своим вниманием. Будто давал Итильдину время привыкнуть к своей персоне, до того как им придется постоянно пребывать в обществе друг друга, деля кров и еду, а не только постель и чувства к рыжему зеленоглазому Лиэлле.

Эти чувства варвар упорно не желал признавать, хотя неоднократно высказывал, пусть и в сильно завуалированной форме. Например, когда Альва начал допытываться, чего все-таки ради Кинтаро, вождю одного из трех самых многочисленных племен Дикой степи, пришла в голову фантазия бросить свое племя и отправиться на поиски приключений. Разумеется, он хотел услышать что-нибудь для себя лестное, напрашивался на комплимент. Но он не учел, что имеет дело не с придворным льстецом, а с простым и грубым варваром. Кинтаро заявил: