Экипажи готовить надо - [18]

— Ну, смотри-ка, — пробормотал он. — Лагерь… Купалка… Столовая… Ручей… Лес… А это что? Ага, ягодные места.

— Все есть, — не без гордости за своих геодезистов сказал Иван, — в радиусе пяти километров.

— Ты? — спросил Юрий Павлович.

— В том-то и дело, что ребята.

— Сами? Не верю! — решительно заявил Юрий Павлович.

— Приди проверь! — чуть не в голос возмутились Таня с Ириной.

— Я тоже не верил, — признался Иван, — пока Юрка Ширяев (заметь, тот самый — беглец) не принес мне схему вот этого района.

— Ну, так что, — спросила Таня, глядя на старшего, — согласен с нашими предложениями?

— Хм… — Юрий Павлович долго молчал, потом заговорил, но опять вяло, как будто и не было оживления, вызванного картой: — Что ж, идем к начальнику лагеря. Вопросы, связанные с материальными затратами, без него не решить. Идем к Князеву… — По тону старшего, хотя он и не договорил, чувствовалось, он, старший, уверен: ничего у них не получится…

Глава 12

В кабинете начальника лагеря было прохладно. В окне с выставленной рамой слегка колыхалась занавеска. Окно это приходилось как раз напротив сосен, единственных на всей территории лагеря. Могучими кронами сосны прикрывали кабинет от палящих лучей солнца. Между стволами просматривался весь залив вплоть до районного городка, что лежал на далеком противоположном берегу. В морской бинокль, который висел на гвозде рядом с окном, можно было наверняка разглядеть и сам городишко, и любую моторку, направляющуюся от него в сторону лагеря.

От двери к добротному конторскому столу, за которым сидел Василий Васильевич, была проложена дорожка вишневого цвета. По правую руку от начальника лагеря, в углу, на тумбочке стояла портативная радиостанция. Полуоткрытая дверь вела в соседнюю комнату, видимо, спальню.

Встретил их Василий Васильевич шумным приветствием.

— А-а, молодежь! — радостно воскликнул он. — Проходите, милые мои, проходите! — И выйдя из-за стола, принялся пожимать руки, усаживать девушек в кресла. На загорелой лысине перекатывались блики, щеки пылали румянцем, под белым полотняным костюмом выпирало брюшко, и весь он, Василий Васильевич, походил на колобок-здоровячок, полный энергии и жизнелюбия. — Слушаю вас, слушаю! — и уселся в кресло, весь благодушное внимание.

Иван заговорил о стрелковом тире, о вышке для прыжков в воду, о лагере-спутнике, о шлюпках и яхтах, и начальник лагеря заметно погрустнел. Потом взял из пачки «Любительских» папиросу и закурил. А когда Иван закончил, Князев указал на лист ватмана над столом и пояснил, что это план мероприятий, что план утвержден там-то и там-то, что в нем, в плане, есть и день именинника, и ежедневная зарядка, и музыкальные часы, и кружок «Умелые руки», и кружок бальных танцев, и викторины всякие. Будет спартакиада, а в ней футбол, волейбол, бег, прыжки разные.

— Так что, — нараспев, тенорком заключил Василий Васильевич, — дай бог, как говорится, с планом-то справиться, а вы…

— Весь этот план мы с пионерских своих лет наизусть знаем, — сказала Таня Рублева. — Да и ребятишкам осточертели подобные мероприятия. Ведь в школе их тем же пичкают.

— Товарищи вожатые, — возразил начальник лагеря, спрятав глаза под густыми, опаленными солнцем, бровями, — не думайте так, что вот-де вы новаторы, а мы тут бюрократы, понимаешь, консерваторы… — Он посмотрел на старшего, и тот иронически улыбнулся. — Мы тоже газеты читаем и знаем: есть у нас еще чинуши, понимаете, перестраховщики, боятся всего нового… Но у нас с вами особое производство, мы имеем дело с детьми. Я люблю детей, иначе бы я здесь не был. Люблю. И все же это дети. Тут вам, товарищи, не завод, где вносят рацпредложения. Вот вы говорите — винтовки… Это пионерам-то? Да они перестреляют друг друга и нас с вами! — И, сдвинув брови-щетки, начал чеканить, подкрепляя сказанное энергичными жестами руки: — Никакого огнестрельного оружия в лагере я не позволю. Вышки тоже. Прыгнет, захлебнется, и — с концом! Поминай, как звали. А уж о яхтах говорить нечего!

— Ну, знаете, волков бояться… — начал было Иван.

— Вот пусть наши массовики да физруки и возьмут на себя занятия и тренировки, — поддержала его Таня. — А то посмотришь — что они делают?

— Да ничего, — сказала Ирина. — Зарядку проведут, а потом возле купалки торчат целый день. Чтобы, упаси боже, кто из пионеров на глубину не заплыл…

— Ох, ох, зачем так сердито? — Василий Васильевич вдруг помягчел весь, глядя на Ирину. — Такая хорошенькая и такая сердитая. — И — улыбка! Широченная, полногубая, добрейшая, всесокрушающая улыбка осветила лицо начальника лагеря. — Хорошие вы у меня ребята! Знаю, знаю. Вот хотя бы Татьяну Георгиевну возьмем… так ведь ее же на руках пионеры носят, честное слово. А Иван Ильич… в лес, понимаете, ребятишек… Это хорошо! Одобряю. Водите. Только одно у меня к вам… и неудобно, право, но приходится. На обед-то опять опоздали. Я ушам своим не поверил. Как, — говорю, — третий опоздал? Да ведь он вчера опоздал! И сегодня, — говорят, — опоздал… Но! Я верю, Иван Ильич, что это было в последний раз, верю, дорогой мой, верю. Ну, а сейчас… — Василий Васильевич поглядел на часы. — Мне — в столовую, проверить, все ли готово к полднику, да и вам надо к отрядам. Через пять минут горн, — И встал.