Экипаж боцмана Рябова - [6]
Я обиделся и ничего не ответил. Я уже не школьник, чтобы меня экзаменовать. Пусть не думает, что я совсем ничего не смыслю в морском деле.
Правда, я не моряк, и мне никогда не приходилось бывать в море. Я, как уже говорил, только собирался написать о моряках «Амура» очерк для нашей газеты. Для этого и штудировал произведения маринистов и учебники морской практики.
А может быть, моряк хотел посмеяться, разыграть меня? Я знал, за моряками такое водится. Любят подшутить над невеждами и новичками. Но хотя я не бывал в море, хотя вид у меня был совсем не моряцкий, невеждой я всё же себя не считал. Во всяком случае драить наждачной шкуркой тот же якорь или колосники меня никто не заставит.
Мы стояли на причале, к которому прижимались каботажные теплоходы, неуклюжие лихтеры и грязноватые работяги-буксиры. Нежнейший юго-западный ветерок чуть заметно шевелил флаги и вымпелы на бесчисленных мачтах и флагштоках. Он был бессилен приподнять даже лёгкую сухую материю. Безмятежная вода гавани была неопределённого цвета, и я, забыв о моряке, раздумывал, как буду такую воду изображать. В голову лезли тысячу раз использованные «плавные воды», «зеркальная гладь», «чистые струи», «отражённые облака» и прочий словесный балласт.
Не знаю, что в эти минуты выражало моё лицо, но только моряк сказал тем же хрипловато-мягким баском:
— Вы, я вижу, обиделись. Но в самом деле нехорошо говорить «бросить якорь». Якорь — это символ! Как чудесно сказал один писатель: «Якорь — символ надежды». От якоря очень часто зависит участь судна, хотя он и небольшой по сравнению с самим судном. И ни один корабль, заметьте, без якорей в море не выйдет. Кроме того, якорь — материальная ценность, он стоит не так уж дёшево. Зачем же его «бросать»? Якоря бросают только в романах и нередко даже в морских газетах. А моряки якоря отдают.
Я внимательно слушал незнакомца. Вот это здорово, чёрт возьми! Я бы, наверное, в своём очерке тоже «бросил якорь» или наплёл ещё какую-нибудь околёсицу, а потом моряки надо мной потешались бы. Книги — дело хорошее, но, оказывается, чтобы писать, нужно, кроме книг, знать ещё и кое-что другое.
— Скажите, а какой писатель назвал якорь символом надежды? — спросил я.
— О, это отличный писатель-маринист, — ответил моряк. — Джозеф Конрад. Читали?.. Это не якоребросатель. Конрад сам моряк, судоводитель и хорошо знает жизнь моряков.
Оказывается, этот моряк не профан и в литературе. Совсем неплохо бы познакомиться с ним поближе.
— Вы интересовались «Амуром». Вы, вероятно, из редакции? Хотите что-нибудь написать?
Удивительно, как он угадал? Неужели по моему виду можно заключить, что я из редакции? Кроме того, он раскусил мой замысел, вернее — задание, которое мне дали в редакции.
— Вообще-то я работаю в редакции, — уклончиво ответил я и стыдливо соврал: — Но здесь по другому делу… встречаю знакомого, он приезжает на «Амуре»… А писать о моряках не собираюсь. Я и в море никогда не бывал.
Последние слова были святой правдой.
Моряк оживился:
— А вы сходите в море, ну хотя бы на один рейс. Тогда напишете. Может быть, станете нашим советским Станюковичем. — Он протянул мне руку: — Капитан «Амура» Краев.
Капитан «Амура»?.. Я стоял поражённый, даже забыв протянуть в ответ свою руку.
— Как же так?.. «Амур» идёт с моря, а капитан… а вы на берегу…
— Ничего особенного. Только вернулся из отпуска. А сейчас за меня на судне старпом.
Я пожал капитану Краеву руку и тоже представился:
— Вячеслав Ершов, корреспондент местной газеты.
— Очень хорошо, очень приятно. Так собирайтесь с нами на «Амуре» в следующий рейс. Покачаетесь, посмотрите, и пусть будет ваш якорь чист. — Капитан взглянул на часы и попрощался.
Он пошёл к проходным воротам, пошёл не вразвалочку, не враскачку, а спокойной походкой обыкновенного человека. Почему-то считается, что все моряки должны ходить вразвалку.
Я многое прочитал о море и о морской практике и всё-таки в разговоре с первым встречным моряком попал впросак: «бросил» якорь, а его можно только отдать.
«Пусть будет ваш якорь чист», — сказал мне капитан «Амура». Позднее я узнал: «якорь чист» — значит якорная цепь свободно прошла клюз и якорь без задержек поднят. Судно уходит в море.
И я решил последовать совету капитана Краева: пойти на «Амуре» в рейс.
Скоро мы поднимем якоря.
Корабли моего детства
В пасмурные апрельские дни, когда на Северной Двине темнеет лёд и капризные ветры робко приближающейся весны непрестанно меняют направления, ко мне всё чаще наведываются беспокойные чувства. Я знаю: это чувство ожидания. Ожидания полной, всесильной весны, открытия навигации, приказа начальника порта.
Весна приходит на архангельскую землю без журчания ручьёв, без цветения роз и без майского грома. Весна приносит на Север медлительно-ровное, колдовское посветление ночей, коварство распутиц на просёлочные дороги и неукротимый ледоход с тревожным подъёмом воды — на большие реки.
Порт встречает весну гудками ледоколов и надрывным завыванием сирен.
Приказы начальника порта о ледокольной кампании и открытии навигации предельно кратки, чётки и суховаты. Но меня они волнуют. Приказы печатаются на четвёртой странице в местной газете. Читая их, я слышу первый пароходный гудок, команду вахтенного штурмана, шум брашпиля и металлический перебор машинного телеграфа.
