Екатерина Великая. Сердце императрицы - [10]

российский императорский двор.

Именно таковы были формулировки! Еще ничего окончательно не решено! А значит – вновь неизвестность, безумные надежды и боязнь верить… Герцогине предписывалось выезжать немедленно. Свиту велено было сократить до минимума: статс-дама, две горничные, офицер, повар, двое, самое большее – трое лакеев. Принцу Христиану супругу и дочь сопровождать запрещалось. Цель путешествия следовало хранить в глубокой тайне, весь мир должен был считать, что Иоганна едет, дабы поблагодарить Елизавету за все прошлые милости и дружеское расположение.

А через несколько часов у герцога появился и курьер от Фридриха Великого. Король разъяснял Иоганне (но опять не Софии!) причины, по которым ее с дочерью вызывают в Петербург. И вновь неизвестность, пусть теперь и расцвеченная надеждами. Но все же, все же, все же…

Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»

Как только прибыл в Россию голштинский двор, за ним последовало и шведское посольство, которое прибыло, чтобы просить у императрицы ея племянника для наследования шведскаго престола. Но Елизавета, уже объявившая свои намерения, как выше сказано, в предварительных статьях мира в Або, ответила шведскому сейму, что она объявила своего племянника наследником русскаго престола и что она держалась предварительных статей мира в Або, который назначал Швеции предполагаемым наследником короны принца-правителя Голштинии. (Этот принц имел брата, с которым императрица Елизавета была помолвлена после смерти Петра I.

Этот брак не состоялся, потому что принц умер от оспы через несколько недель после обручения; императрица Елизавета сохранила о нем очень трогательное воспоминание и давала тому доказательства всей семье этого принца.) Итак, Петр III был объявлен наследником Елизаветы и русским великим князем, вслед за исповеданием своей веры по обряду православной церкви; в наставники ему дали Симеона Теодорскаго, ставшего потом архиепископом Псковским. Этот принц был крещен и воспитан по лютеранскому обряду, самому суровому и наименее терпимому, так как с детства он всегда был неподатлив для всякаго назидания. Я слышала от его приближенных, что в Киле стоило величайшаго труда посылать его в церковь по воскресеньям и праздникам и побуждать его к исполнению обрядностей, какия от него требовали, и что он большей частью проявлял неверие. Его Высочество позволял себе спорить с Симеоном Теодорским относительно каждаго пункта; часто призывались его приближенные, чтобы решительно прервать схватку и умерить пыл, какой в нее вносили; наконец с большой горечью он покорялся тому, чего желала императрица, его тетка, хотя он и не раз давал почувствовать, по предубеждению ли, по привычке ли, или из духа противоречия, что предпочел бы уехать в Швецию, чем оставаться в России. Он держал при себе Брюммера, Бергхольца и своих голштинских приближенных, вплоть до своей женитьбы; к ним прибавили, для формы, нескольких учителей: одного, Исаака Веселовскаго, для русскаго языка – он изредка приходил к нему вначале, а потом и вовсе не стал ходить; другого – профессора Штелина, который должен был обучать его математике и истории, а в сущности играл с ним и служил ему чуть не шутом. Самым усердным учителем был Ланлэ, балетмейстер, учивший его танцам.

Глава 4 Навстречу своей судьбе

Январь 1744

«Тихо… Как тихо…»

На мерзлые камни двора падали редкие снежинки – слишком медленно, будто ни за что не хотели достигать каменных плит, которыми был вымощен внутренний двор княжеского замка. Мрачные стены с тяжелыми зубцами вздымались вверх, и казалось, что за ними нет ничего – что мир начинается и заканчивается здесь, в личных владениях князя Ангальт-Цербстского.

«Говорят, что большая часть России покрыта снегом и дикими лесами, а русские крестьяне невежественны и грубы… Эта страна словно не имеет границ… Она беспредельна… А как она богата – отец говорил, что запасы ее неисчерпаемы. Как, наверно, прекрасно управлять такой страной и быть матерью ее народу! Если бы только понравиться Елизавете и Петру… Я бы любила его и была верна. Я бы сделала Россию просвещенной державой, и никакой другой европейский двор не мог бы сравниться величием и пышностью с российским…»

Итак, завтра в путь – навстречу своей судьбе. Что принесет Фике это странствие? Вернется ли она в Цербст еще когда-нибудь? Повезет ли ей остаться в России? Или повезет, если Елизавета ее не признает?

София неподвижно стояла у окна и смотрела в темноту. Где-то там, за тысячи миль, была Россия. Многие дни пути, многие дни неизвестности…

«Что, если великая императрица решит, что я не гожусь в невесты наследнику престола? Что мне делать тогда?»

Отчего-то многим из нас свойственно в первую очередь рассматривать худший из исходов. Хотя как знать, что хуже? Зачастую отказ подвигает нас на усилия, которых мы никогда бы не стали прикладывать, сложись все благополучно, и мы достигаем куда большего, хотя и не совсем того, чего желали. Напротив, когда наши мечты сбываются, мы порой не испытываем радости, которую, конечно, должны были бы ощутить. В душе же остается странное чувство: «Иначе и быть не могло!»