Екатерина Великая - [262]

С легкой руки Лопухина в историографии утвердилось представление о Прозоровском как о недалеком служаке, который воображал, будто раскрыл в Первопрестольной целый заговор. Придирки его к масонам выглядели и смешно, и курьезно. «Он везде видел зло и опасность, особливо подозревал он раздачу милостыни. Обо мне отзывался… что я ее так много раздаю, что едва ли не делаю фальшивых ассигнаций… приплетая тут и типографию». То, что «братья» называли милостыней, представлялось правительству подкупом сторонников, раздачей средств потенциальным участникам возмущения в пользу Павла. Так устраивался любой переворот. Разница в терминологии не могла сбить императрицу с толку.

В этой тревожной обстановке в Москву, словно бы по частным делам, был направлен один из ближайших сотрудников императрицы, выдающийся дипломат и хитроумный царедворец Александр Андреевич Безбородко. Екатерина во многом полагалась на его мнение и даже называла в письмах своим «фактотумом», то есть главным доверенным лицом.

Но на сей раз Безбородко занял двойственную позицию. С одной стороны, он не мог не исполнить поручения монархини. С другой — обладая тонким политическим чутьем, понимал, что люди, против которых ему предстоит действовать, с каждым днем набирают всё бо́льшую силу. Недалеко время, когда они попытаются потеснить Екатерину с трона, тогда исход борьбы будет более чем неясным. Ссориться со сторонниками завтрашнего государя — Павла — казалось Александру Андреевичу неразумным.

«В начале 1791 года, — писал Лопухин, — князь Безбородко… под видом прогулки приезжал в Москву с Николаем Петровичем Архаровым для того, чтоб произвести над нами следствие, с указом о том князю Прозоровскому… Вручение указа сего для исполнения предоставлено было усмотрению на месте князю Безбородко. Однако он подлинно, погуляв несколько недель в Москве, возвратился, ничего не предпринимая и не отдав указа». Позднее Прозоровский горько сетовал на нерешительность Александра Андреевича. Лопухин же увидел в поведении инспектора политические причины.

«Безбородко ни к чему не приступал по своей проницательности, по мягкосердечию своему и, может быть, по некоторым личным уважениям дворским. Впрочем, он… был совершенно против всего того, что с нами делали, и после мне даже говорил… еще при жизни государыни… что сие дело не соответствовало ее славе». Поведение Безбородко показательно: Лопухин в 1794 году жил еще под надзором, а сам бывший «фактотум», благодаря Зубовым, оказался не удел. «Почти при первом свидании знакомства» с опальным розенкрейцером он заявил ему, что не согласен с действиями Екатерины против масонов. Такая информация, стороной дойдя до Павла, должна была помочь опытному придворному приобрести симпатии будущего императора.

Однако из-за своей двойственности и уклончивости Александр Андреевич оказал ордену медвежью услугу. «Не мог он, или не имел довольно твердости не исполнить сделанного ему поручения… а представил причину неудобности… которая на несколько месяцев удержала следствие, но подозрения умножила до крайности. Он сказал, что я сжег бумаги, и что через то скрылися следы к улике и к основательному исследованию»^[1620].

Лопухин уверял, что, желая «очистить бюро», действительно сжег ненужные документы, но всю важную корреспонденцию сохранил. Позднее в разговоре с графом Алексеем Орловым, оправдывая орден и говоря, что может представить доказательства «невинности», Иван Васильевич получил в ответ: «Какие же схватить бумаги, когда ты их сожжешь… Ты первый сжег перед приездом сюда Безбородко с Архаровым».

Узнав о случившемся, Безбородко обрадовался возможности ничего не делать в шаткой обстановке. Нет, Александр Андреевич не оставил старую хозяйку, но обнаружил колебания. Что еще больше насторожило Екатерину, ибо она увидела призрак измены в стане своих былых приверженцев, среди людей, всем ей обязанных.

«С своею тенью сражались»

Между тем тяжбы по долгам Типографической компании продолжались. Вернуть деньги, одолженные издателю «братьями», не представлялось возможным, а над головой ордена копились грозовые тучи. Тогда Г. П. Гагарин, некогда возглавлявший капитул «Феникс», пожаловался императрице на Новикова, обвинив последнего в финансовых махинациях^[1621]. Это позволяло перевести стрелки с крупных розенкрейцеров в Москве на фактически отошедшего от дел несостоятельного должника и сосредоточить основной удар на нем.

Екатерина сделала вид, что ее устраивает подобная комбинация. Потянув за новиковские нити, она могла выудить на свет много тайных сведений. Совсем не обязательно было сразу пускать их в ход. Но знать и при случае использовать следовало. В ноябре 1791 года императрица приказала Прозоровскому узнать, чем Новиков занят в Авдотьине: какие здания строит, что за предпринимательство затеял, каковы источники его внезапно выросшего состояния?

Расследование могло тянуться еще не один месяц, но внешние события подстегнули Екатерину. В начале марта в Стокгольме на маскараде выстрелом из пистолета был смертельно ранен шведский король Густав III. 2 апреля неожиданно скончался австрийский император Леопольд II, поползли слухи о его отравлении. В Петербург приходили известия, большей частью разглашаемые поляками, будто французские якобинцы намерены подослать к русской императрице убийц. Сохранять внутреннее спокойствие среди подобных новостей было трудно. «Я в восторге, что при таких обстоятельствах Вы еще в состоянии шутить, — писала наша героиня Гримму 4 апреля. — Что до меня касается, то я боюсь одуреть от всех потрясающих нервы событий, как например: неожиданная смерть императора [Леопольда], убийство короля шведского, развязка событий, ежедневно ожидаемых во Франции, да еще и бедная королева португальская вздумала сойти с ума»