Екатерина Великая - [257]

Результатом этого убеждения стали статья Екатерины «Тайна противу-нелепого общества», изданная по-русски, по-немецки и по-французски^[1596], а также три пьесы, в которых члены братства выводились в роли шарлатанов и обманщиков. Прежде чем взяться за перо, наша героиня ознакомилась с кое-какой масонской литературой, которой ее, надо думать, снабдил Елагин, и «нашла в ней одно сумасбродство».

«Сила наша действует повсюду»

2 февраля 1786 года на подмостках столичных театров появилась комедия «Обманщик», где под именем Калифалкжерстона был выведен Калиостро. В доме доверчивых простофиль Самблиных живет приезжий маг, который обещает хозяину сварить золота, чтобы тот мог рассчитаться с долгами. Он уверяет, будто знавал Александра Македонского, когда тот завоевывал Персию: «Я ему поднес анкерок вина… который ему столько понравился, что натри дни остался в моем доме… и последний вечер пьянехонько встал из-за стола». Находятся простаки, готовые верить его словам. «Ведь это давно, мой друг! — восклицает хозяин дома. — А ты рассказываешь, как будто с неделю назад; чудесный ты человек!» Здравомыслящие люди — молодой дворянин Додин и крепостная девка Марья — давно разгадали, что перед ними опасный лгун, но долго не могут втолковать этого барам. «Когда заговорят они между собою, право, мы ничего не понимаем», — жалуется служанка. Язык Калифалкжерстона стилизован под тексты масонских трактатов: «Познание наше обширно, как вселенная… Сила наша действует повсюду… Качества наши суть количества». На что Додин резонно замечает: «Невесть с ума сошел, невесть притворяется». Для «великого делания» Калифалкжерстону нужны бриллианты. «Я малые алмазы переделываю большими, — говорит он Додину. — Например, безделушка, которая у тебя на руке, перстень, буде мне отдашь, я тебе его возвращу величиною в один камень, втрое противу того, как он теперь, лишь прибавь на сто червонных чистого золота». У доверчивого Самблина маг выпрашивает складень с бриллиантами и пытается сбежать, но его задерживают при выезде из города. Котлы, в которых он якобы варил золото, «один лопнул, а другой полетел на воздух». «Удивляюсь Вам, — говорит Додин бывшему покровителю обманщика, — как… Вы могли дать веру подобным бредням, которыми, выманивая от Вас наличные деньги, обещаньями пустыми умел Вас прельстить».

Здесь следует забежать вперед и сказать, что весной 1792 года Новикову в Шлиссельбурге был предложен вопрос: «Делано ли золото, буде делано, то сколько и куда употребляли?»^[1597] Правительство не совсем понимало происхождение богатств самого издателя и тех громадных сумм, которые «братья» тратили на благотворительность. Если в 1786 году императрица смеялась над верой невежд в алхимию, то к началу следствия была готова заподозрить в «братьях» фальшивомонетчиков. Вопрос о поддельных ассигнациях вставал и в связи с тайными типографиями масонов.

В том же 1786 году в обеих столицах поставили комедии «Обольщенный» и «Шаман Сибирский». Они были рассчитаны на простую (не в смысле происхождения, а в смысле образования и духовных запросов) публику, способную дивиться легковерию одних персонажей и искренне осуждать обман других. Тем не менее в первых же сценах новой пьесы императрица затронула крайне болезненную тему: разрыв семейных связей у членов ордена, замена их на внутреннее «братство», почитаемое выше любви к родителям, жене и детям. Мать главного героя — Радотова — собирается выехать из дома сына, поскольку не может смотреть, как тот учит дочь масонским принципам. «Иной хотя явно бредит и вздор несет, — жалуется она на окружение главного героя, — другой шепчет, говорит, будто с духами. Чертями, что ли, населили дом? Даже и ребятам нелепицу сажают в голову… Пришла ко мне в горницу внучка моя, Таисия, увидела на столе передо мною стоит стакан с цветами; она начала целовать листочки; я спросила, на что? она на то сказала, что на каждом листе душок обитает… Я от страха обмерла! Век чего мы боялись! Предков наших в ужас приводило! От чего отплевывались, чего слышать не хотели и от чего уши заграждали, с тем… сам отец ныне наставник и учитель! И для того уже здесь более оставаться не хочу».

Пьеса была специально посвящена московским масонам. И в первых же словах пожилой героини звучало прямое обвинение ордена в уходе от христианства. «Весь дом свой приводишь ты в печаль и уныние», — упрекает Радотова его свояк, брат жены Бритягин. На что слышит: «Я в счастливом самом состоянии, я в беседах самых лучших. Для меня теперь хотя жена, дети, родня, друзья умри; все сие меня не тронет более, как это. (Щелкает пальцами)». Бритягин удивлен: «Что же в тебе могло истребить вдруг все естественные связи и чувства?» С легким высокомерием главный герой отвечает: «Душевное удовольствие предпочтительно всякой иной связи и чувствам». Теперь радость его состоит «во внутреннем спокойствии для испытания того, что от глаз наших закрыто».

Бритягин потрясен и обвиняет мужа сестры в эгоизме: «Это называется предпочитать своевольное хотение… и, отводя глаза от всего света, обратить взор на одного только себя». Но Радотов непробиваем. «Я иду иметь сообщение с равными со мною необходимостями», — гордо заявляет он. Домашние обсуждают положение и приходят к неутешительному заключению: «Я его почитаю обманутым… Варит золото, алмазы, составляет из росы металлы… домогается иметь свидание неведомое какими невидимками… Голову ему свернули каббалистические старые бредни; для разобрания каких-то цифров достал он еврейского учителя… Сей бедный жид потаенно здесь торгует в лоскутном ряду».