Екатерина Павловна, великая княжна - [93]

.

Секретарь Меттерниха Фридрих фон Генц почувствовал в этом серьезную опасность для Австрии. Он отметил, что кронпринц — «мужчина, отличающийся большим умом, военным талантом, храбростью и прославившийся своими подвигами в последнем военном походе; одни только эти особенности делают его опасным, но одновременно с этим он имеет необыкновенно честолюбивый, непостоянный, скандальный и мстительный характер, не вызывающий к нему никакого доверия. Нельзя сказать, что и великая княгиня обладает более спокойным и уравновешенным темпераментом. Поэтому обе эти высокопоставленные особы, используя свое влияние на императора, могут многое предпринять и способствовать значительным преобразованиям»^{152}. Фон Генц не был человеком, предающимся лишь абстрактным политическим умозаключениям и идущим на поводу у собственных симпатий и антипатий.

Итак, Меттерних должен был быть настороже. Русские хотели не только присоединить к себе польские территории, но и завоевать право на германскую императорскую корону, в то время как Австрия осталась бы в конечном счете с пустыми руками. Симпатии австрийских эрцгерцогов к Екатерине не должны были заслонять главное — политические интересы Австрии, а эти интересы не имели ничего общего с сильной, централизованно управляемой Германской империей с Вюртембергом во главе, за спиной которого к тому же стояла бы Российская империя.

Вот почему эрцгерцог Иоганн, предсказывая Екатерине несчастливый брак, исходил не только из реалистической оценки ее тяжелого характера, но и демонстрировал уязвленное тщеславие отвергнутого влюбленного из дома Габсбургов. В первую очередь он подчинял себя государственной дисциплине. По той же причине с наслаждением и бесстыдством эрцгерцог смаковал тот факт, что в Вене Вильгельм оказался в толпе любовников княгини Багратион, получившей из-за своего сладострастия прозвище «обнаженного прекрасного ангела». Намеки Иоганна не были лишены оснований. Особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что упомянутая дама была вдовой погибшего в 1812 г. при Бородино князя Багратиона, с которым Екатерину в свое время связывали весьма пылкие отношения.

И император Александр, и князь Меттерних тоже частенько навещали княгиню-грешницу. Ее гостиная служила местом сбора и передачи информации для русской тайной полиции. Может быть, в этом была одна из причин не слишком лестных отзывов с их стороны в адрес Вильгельма. Кроме того, сам Вильгельм, при всей своей готовности породниться с российской императорским домом и зная симпатии русской дипломатии к имперской идее фон Штейна, имел и свои собственные политические цели, приводившие в бешенство Александра I и заставлявшие его жаловаться барону фон Штейну. И еще до того, как был заключен брак кронпринца с Екатериной, Александру пришлось указать будущему деверю на то, что ему хотелось бы иметь с ним более доверительные отношения. Но это заявление особого действия на Вильгельма не возымело. Король Вюртемберга и его сын, наследник престола, требовали не больше и не меньше, чем другие их коллеги-монархи. Ведь европейский конгресс дал шанс для расширения власти и территории всем средним и маленьким немецким княжествам. И в этом пункте имперские и местные интересы никак не гармонировали друг с другом. А потому и в последующие месяцы между Екатериной, Вильгельмом и Александром сохранялись причины для чувствительных трений.

В этих противоречиях и следует искать причину того, что общественное мнение по-прежнему пытались убедить в возможном союзе русской княгини с представителями дома Габсбургов, сами кандидаты в мужья для Екатерины — австрийские эрцгерцоги — оставались в полном неведении относительно истинных намерений молодой вдовы, а тем временем тайно уже шли приготовления к ее браку с Вильгельмом. Король Фридрих I все более тесно общался с Екатериной, надеясь, что та поддержит в Вене его территориальные притязания. В своих многочисленных письмах друг к другу король и княгиня обсуждали вопросы предстоящей свадьбы. А когда король предпринял шаги для того, чтобы переписка между Вильгельмом и Екатериной стала еще более интенсивной, будущая невеста 14 ноября 1814 г. отправила ему из Вены послание со множеством затейливых оборотов: «В соответствии с разрешением Вашего Величества я беру на себя смелость послать Вам портрет Вашей племянницы (то есть свой собственный. — Примеч. авт.), где она предстает такой, какой должна быть, но, к своему сожалению, таковой не является; и прошу Вас показать его тому, кто полностью пленил оригинал; пусть он примет его (портрет) от меня и придаст законченность своему туалету»^{153}. Три недели спустя она уже писала королю о том, что любит его сына и будет для него невесткой, родственной по духу. Король Фридрих мог быть вполне доволен тем, как идут дела, хотя д ля достижения конечной цели предстояло еще преодолеть множество препятствий.

И первым препятствием, как ни странно, стали отношения между самими влюбленными Вильгельмом и Екатериной. Они отдавались своему чувству страстно и безоглядно, что видно по их многочисленным письмам и сохранившимся записочкам. Но эти отношения были осложнены целым рядом обстоятельств. Непонимание Вильгельмом подлинного характера взаимоотношений Екатерины с австрийскими эрцгерцогами, затянувшийся развод с баварской принцессой, русско-австрийские конфликты, будущее Германии, а кроме того, достаточно сложные характеры обоих молодых людей не позволяли говорить о чистом, ничем не омраченном счастье. Так, например, Вильгельм писал возлюбленной о своих чувствах к ней и о разводе с Шарлоттой: «Не боясь скандала, отвечаю Вам, что освобождаю себя от слова, данного моему отцу; я надеюсь угадать то, о чем Вы позволяете догадываться; что касается меня, то мое сердце полностью предано Вам… Вы видите, я обвиняю самого себя, но очень рассчитываю на мягкость и снисходительность судьи, которого я никогда не смог бы любить сильнее!!!»