Екатерина Ивановна Нелидова (1758–1839). Очерк из истории императора Павла I - [17]
Из писем Марии Феодоровны к Плещееву за 1795 г. ясно видно, что влияние Нелидовой на Павла постепенно уменьшалось в течение этого времени[74], и соответственно с этим увеличивалось доверие к ней великой княгини, начинавшей видеть в Нелидовой свою союзницу. «Находите ли вы, друг мой, — спрашивала она Плещеева, — что маленькая тронута моим вниманием?.. Сегодня вечером на лице ее и великого князя выражалась печаль. Я уверена, друг мой, что мы не поедем завтра (в Петербург) Я крайне встревожена этим, но мне кажется, что получили оттуда дурные новости». «Не желая посылать к вашей маленькой, — писала она в другой раз, — я прошу вас уведомить меня, хотя двумя, тремя словами, о том, что произошло сегодня. Я знаю, что есть что-то новое, но не знаю, в чем оно состоит, и могу узнать это лишь вечером. Ради Бога, поддержите ее мужество, пусть Господь благословит ее усилия, и истина восторжествует». Прося Нелидову употребить свое влияние на Павла, чтобы улучшить свое положение, Мария Феодоровна просила однажды своего друга передать «маленькой», что «она на днях испытала удовлетворение, какого не чувствовала уже три года», так как Нелидова, кроме других своих добрых поступков, очень поссорилась с великим князем по поводу одной его выходки (elle avait fait une scène active), и что ей приятно было выразить Нелидовой свое удовольствие за это». «Я с своей стороны, прибавляла великая княгиня, — постараюсь быть к ней как можно более любезною: гордость и надменность ее делали меня камнем, но выражение внимания с ее стороны наэлектризовало меня. Просите Нелидову употребить свои усилия, чтобы прекратили шпионство за мною решительным запрещением этого, и я скажу тогда, что это будет доброе дело Нелидовой; это будет в моих глазах новой ее заслугой, за которую я буду ей признательна, и тогда таким образом водворится между нами мир и согласие (le bonheur)». С каждым днем ухудшавшийся нрав великого князя заставлял Марию Феодоровну дорожить устанавливавшимися добрыми отношениями Нелидовой, как ни страдало иногда от этого ее самолюбие. «Должно быть, я очень дурно выразилась в своем последнем письме к вам, — сообщала она Плещееву, или вы можете думать, что я сожалела об образе действий, которого я держусь в своих отношениях к Нелидовой. Нет, это неверно, потому что мое поведение с ней основано и на сознании моих обязанностей, и на требованиях совести, и на Евангельском учении. Но я вам признаюсь, друг мой, я думаю, что мой образ действий по отношению к маленькой сделает ее надменной (l’enorgueillera) и еще более заставит играть роль первенствующей дамы (la grande dame). Но пусть будет, что угодно Богу, я не изменю своего поведения»[75].
Примирение Марии Феодоровны с своей мнимой соперницей становилось таким образом совершившимся фактом, и от совместного действия этих двух женщин можно было ожидать благодетельных последствий для Павла. Но противная партия также не дремала и старалась с одной стороны возбудить в уме великого князя подозрения против Нелидовой, а с другой — сделать предметом его платонического, рыцарского поклонения другую фрейлину Марии Феодоровны, Наталью Федотовну Веригину, бывшую уже в то время невестой Плещеева. Интрига велась усердно и последовательно, благодаря Кутайсову, и достигла своей цели: в конце марта 1796 года Нелидова окончательно оставила двор и уже не появлялась при нем, поссорившись с Павлом Петровичем и удалившись в Смольный монастырь. В письме к Куракину сама Нелидова так объясняла, в мае 1796 г., свое удаление, чрезвычайно удачно и метко характеризуя «друга», т. е. Павла Петровича:
«Вы знаете вашего друга, вы знаете, что когда новое чувство овладевает его сердцем, оно, вместе с тем, господствует над всеми его помыслами (de toutes ses facultcs intellectuelles). Тогда все то, что раньше имело для него значение, все то, что могло быть для него полезно, дорого и приятно, перестает существовать для него и делается даже тем более для него неудобным, что совесть подсказывает ему всю его нечестность (turpitude), и он может забыться, лишь идя далее по пути зла. Теперь уже пять месяцев прошло с тех пор, как, наскучив, видеть, что его господин продолжает доверять безупречно честному лицу, которого никогда не могли заставить войти в придворные интриги и мелкие интересы каждого, несовместные с достоинством великого князя, — Кутайсов поклялся перед людьми, которых считает он своими клевретами, и сказал точно в этих выражениях, что он сумеет дать чувствам своего господина какое будет угодно ему направление. Я не знаю хорошо, каким путем он достиг этого, но результат был тот, что мое поклонение и благоговейная привязанность к той, с которой я всегда желала и добивалась видеть великого князя в добрых отношениях, — с его матерью, — эти чувства, столь понятные, и это поведение, предписываемое долгом и преданностью, сделались для него подозрительны. После этого мне стало невозможно никого защищать без того, чтобы не возбуждать подозрений в нашем друге в моем сообществе с людьми, которых я не видела с того времени, как я оставила двор, и о которых я слышала только от него самого. Как только установились подобные отношения, слуга (то-есть Кутайсов) заронил и укрепил мысль завести связи совсем иные чем, те, которые его господин имел со мною и которые должны были принести более разнообразия и менее стеснения, стремясь воспалить воображение своего господина удовольствием, не представлявшим, как казалось, затруднений пользоваться нежностью В. (то-есть Веригиной), о которой, правда, он не знал, что она уже невеста. Господин, ни о чем не предуведомленный и не имея никакого понятия ни о добрых, ни о дурных свойствах девицы, позволил вести себя в ее комнату, куда слуга уже входил несколько раз, по собственному побуждению или нет — неизвестно. Девица просила господина прервать свой визит, который, вследствие малого знакомства между ними, мог повести к дурным толкованиям. Жених (Плещеев), который воспользовался этим обстоятельством, чтобы объявить о своих намерениях относительно девицы, не был выслушан, и его прекрасные проповеди (sermons) послужили только к тому, что закусили удила. Я узнала обо всем этом слишком поздно и считала своею обязанностью употребить все красноречие дружбы, чтобы, по крайней мере, воспрепятствовать ему обесчестить себя таким образом действий, имевшим вид грабежа чужого счастья, потому что начали уже бояться, что в будущем никто не может быть спокоен за свою жену Он отвечал мне, что, кроме меня, никто не нашел в его поступке ничего достойного осуждения. Действительно, общепринятой политикой было заставлять других делать вид, что они ничего не подозревают; успели даже убедить жениха, что это могло бы содействовать общему благополучию, уничтожая доверие, которое имели до сих пор ко мне, и что, будучи мужем своей жены, он не будет иметь никаких поводов бояться, если, в виде уступки, поселится вместе с будущей своей женою в Гатчине и Павловске, где дали бы им дома с полною меблировкой. Когда дела были устроены таким образом, все письма, все секреты стали сообщаться его жене (то-есть Марии Феодоровне) и новой супружеской чете (Плещеевым), которые составили интимный кружок вашего друга, и кружок этот расходится только на те минуты, когда нужно показываться публике. Жена, благодаря этой снисходительности, возвратила к себе доверие своего мужа, и дай Бог, чтобы оно никогда не находилось в худших руках; верно по крайней мере, то, что благо государства всегда близко ее сердцу, и, будучи сама всегда доступна добрым советам, она сумеет внушить их человеку, всегда чересчур порывистому в своих страстях. Что касается меня, то, видя, что истинной дружбе не придается более значения, я поставила себя вне возможности повторения каких-либо выходок, и теперь я спокойна, удаляя от себя всякое воспоминание и всякое занятие, которое могло бы нарушить это спокойствие
