Эхолот - [14]

Так вот, молодой выпускник артиллерийского училища, Францевич каким-то хитрым образом уволился из армии и устроился на киностудию пиротехником. Сначала дымил, создавая в кадре красивый туман, потом готовил героев к расстрелу, напихивая им под одежду заряды, спустя несколько лет ему доверили взрывать машины и танки, и, наконец, апофеозом его пиротехнической деятельности стал аккуратный взрыв жилого семиэтажного дома, назначенного городскими властями под снос. Случилось это лет через десять после его прихода на студию.

Свершив этот подвиг, Францевич стал начальником пиротехнического цеха и при его царствовании фабрика выпускала в два раза больше грёз со всякими взрывами и дымами.

*

Францевич свою работу любил – чего-нибудь поджечь или взорвать для него было всё равно что для нас на рыбалку съездить. Да и дружить он умел. Со всеми. Его приятелями были сценаристы, режиссёры и художники киностудии, не говоря уж о реквизиторах, костюмерах, водителях и осветителях; нужно ли уточнять, что все рядовые пиротехники любили его, как родного отца; заезжие актёры – любимцы и баловни кинодержавы – бросив сумки в гостиничный номер, шли к Францевичу, немножко... за встречу, а директор киностудии лично заходил к нему в цех дважды в неделю пожать руку и расспросить о делах и здоровье; и даже пожарные – открытые неприятели и антагонисты всей пиротехники – относились к нему с явной симпатией. Правда, некоторые киношники (попавшие хоть однажды под смертельную шутку главного пиротехника) на полном серьёзе утверждали, что Францевич – пироманьяк, но над такими открыто смеялись, обвиняя их в паранойе.

Словом, жизнь была развесёлая. До поры, до времени. И кто бы мог предположить, что правы окажутся параноики!..

Однажды Францевич решил порадовать коллег своих в канун новогоднего праздника.

Тридцатого декабря все киношники собирались на полдня в комнатах киногрупп и провожали старый год с шампанским и тортами. Францевич знал, что часам к одиннадцати утра народ стечётся к стеклянным дверям.

Всю ночь он готовился, расставлял на крыше фейерверки и прочую пиротехнику. Что-то сюрпризное смастерил по обе стороны от центрального входа, засел как рак-отшельник в укромном углу, так, чтобы видеть вход и подступы к нему, и приготовился всю эту мишуру запустить. Поворотом единственного рычага.

Настало время. Денёк был слабоморозный, снега не было вовсе, на юге это случается. Народ шёл на студию. Пока разрозненными группками. Францевич терпеливо ждал. Постепенно общество стало кучковаться у входа.

Подкатила директорская “Чайка”. Из неё вышли: директор студии, его молодая вторая жена и её крохотуля-дочка от пробного брака.

А надо сказать, отвлекаясь, что директор в детстве пережил страшную бомбардировку – шла война, и в те годы случился с ним стресс, который время от времени давал о себе знать. Францевич об этом, естественно, даже не догадывался. Когда директор, в сопровождении своей новой семьи и разных официальных и полуофициальных лиц, приблизился к массивным стеклянным дверям киностудии, Францевич повернул рычаг.

Происходившее дальше адекватному описанию не поддается.

В небе шарахнул ядерный взрыв, посыпались разноцветные искры, раздались пулемётные очереди, ещё несколько взрывов, справа и слева от входа ударили в воздух фонтаны огня, окрестность окрасилась всеми цветами радуги, лопнуло и зазвенело оконное стекло, завизжала женщина, захлебнулись в собственном лае собаки и, наконец, откуда-то снизу повалил едкий оранжевый дым и заиграла бравурная музыка.

После первого же залпа, взвыв отчаянным фальцетом, директор грохнулся животом на асфальт и, крепко сжав ноги, закрыл голову скрещенными руками, ну, то есть, по всем правилам гражданской обороны.

Так он лежал, пока всё не кончилось, в окружении недоумённых и обескураженных.

Когда канонада смолкла и дым рассеялся, директора подняли. И тут все увидели, что он чудовищно обмочился, что он просто весь мокрый, в нижней части тела, в области серых шерстяных брюк очень хорошего кроя и материала, а ещё в воздухе стало потягивать странным. Музыка надрывалась.

Дальнейшее ясно. Директора увели, семью его развлекли (впрочем, крошечка-падчерица и так развлеклась – фейерверк был чудеснейший в мире), а Францевича долго искали (потому что ну кто ещё кроме него!) и, разыскав, уволили с треском, подобным учинённому фейерверку.

Пиротехник долго таил обиду на кинематограф, не понимая, как эти пошлые, чёрствые и неблагодарные люди могут снимать трогательные и весёлые детские фильмы. А когда имперское кино ушло вслед за империей, совсем расстроился и сказал, что если бы меньше было в киноиндустрии ослов, может и выжило бы искусство. Но это он сказал, уже будучи егерем... или инспектором рыб, – точно не помню.

Помыкавшись несколько лет в разных городах на халтурах, Францевич устроился в охотхозяйство под Тверью, знакомый помог. Сперва, по старой привычке, принялся было взрывать – рыбу ловил, – но его урезонили.

С тех пор и занимается охотниками да рыболовами. Приезжие его любят, местные относятся снисходительно – у него всегда можно пороху добыть или взрывчатки – свой человек. К тому же, выпивает. Что тоже приятно. И к Францевичу стали часто привозить новичков поучиться рыбалке. Вот как в тот раз, с Иннокентием Сомовым.