Эхолот - [10]

Несколько раз к Кеше приезжала мама; встречи их были краткими и невесёлыми.

Первые полгода Сомову хотелось бежать, он даже строил разные планы. Потом пообвык.

Не получится сейчас много времени уделить морской службе Иннокентия, есть вещи важнее; но может быть потом, как-нибудь, я расскажу про то, как вечно голодные моряки срочной службы ели собак и мёртвых дельфинов, мясо которых схоже, только последние сильно отдают тиной (Сомов не ел); про то, как по разгильдяйству одного западного хохла, забывшего закрутить какой-то там вентиль, чуть не утопили лодку на километровую глубину, залив в балластные ёмкости тридцать две тонны воды; про то, как лодка всё-таки легла на грунт около пирса, где было неглубоко, а также про то, как однажды Сомов вышел покурить на верхнюю палубу и успел сделать всего две затяжки: дело в том, что в это время доблестный командир о чём-то договаривался с рыболовецким сейнером, или траулером, стоявшем на рейде неподалеку от лодки, а потом с корабля на воду плюхнулся тяжёлый тюк с красными поплавками, и капитан Немченко со словами: “Иди туда, поброди, вылови нам чего-нибудь на обед”, столкнул Сомова (который сделал буквально всего две затяжки!) – столкнул прямо в воду, объявил тревогу “человек за бортом”, а когда Иннокентия вместе с мешком вынули из воды, громко похлопал его по плечу и ушёл, напевая (и не попадая ни в одну из известных человечеству нот): “И тогда вода нам как земля...” А в мешке оказалась рыба.

Пожалуй, есть смысл рассказать, как Иннокентий выходил в море через торпедный аппарат, это были первые опыты погружения.

Сперва матросиков наряжали в “презервативы” – так называли специальные резиновые костюмы ядовито-жёлтого цвета; залезали в них через отверстие на груди, которое потом завязывали и поверх него вешали баллоны с воздухом.

Затем, уже снаряжённые, аквалангисты по трое забирались в торпедный аппарат – пятнадцатиметровую трубу диаметром сантиметров сорок-пятьдесят, и ждали там, наглухо задраенные. Чаще всего потом открывались внешние люки, и труба заполнялась водой, вместе с которой водолазы покидали борт лодки. Вообще, процесс странный, напоминает промывание кишечника.

Иногда выход проходил всухую, торпедный аппарат водой не заполнялся, и аквалангистам приходилось ползти пятнадцать метров на боку в тесной трубе. Это было мучительно долго.

Однажды Сомов забыл открыть доступ воздуха и стал задыхаться. Правда, не растерялся, начал стучать специальным металлическим кольцом (их выдавали на такие вот случаи) в люк, и его быстро спасли.

Под водой было неинтересно, "ихтиандры" выходили (из якобы затонувшей лодки), всплывали, добирались до берега и выползали на сушу. И все ученья.

Правда потом, когда процедура погружения стала привычной, Сомов что-то такое ощущал под водой, нечто важное, чего толком не мог описать. Сейчас я понимаю, что это было; вы тоже поймёте, потом, когда прочтёте всё до конца.

Три года службы шли своим чередом: сперва Иннокентий был “карасём”, потом стал “годком” и, наконец, “дембелем”. Ему предлагали остаться на сверхсрочную в чине “сундука”, но он отказался и вернулся домой без дембельского альбома и аксессуаров.

Несколько лет спустя Сомов случайно встретил Немченко на Киевском вокзале в Москве. Капитан приторговывал вяленой рыбкой и рассказывал, сплёвывая лузгу семечек, вскрываемых золотыми зубами, что “Наутилус”, который давно уже проскользил положенное ему количество лье, списали и продали по дешёвке туркам. Те его подлатали, почистили, разукрасили, как детскую карусель, прорезали в бортах иллюминаторы, сделали человеческий вход, неоновую вывеску с названием бара и поставили где-то на турецком побережье Чёрного моря.

На всю привокзальную площадь пел из какой-то палатки Андрей Макаревич. “Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна, за тех, кому повезёт, и если цель одна...”

Немченко предложил выпить за встречу, но Кеша сослался на дела и ушёл. Впоследствии, оказываясь возле этого места, Сомов старался пройти другой дорогой и внимательно смотрел по сторонам.

После армии Иннокентий подумывал, не податься ли в инженеры-ракетчики, или куда-нибудь в этом же смысле – хотелось быть поближе к космосу. Но размышлял он и о другой мореходке, Высшей, потом передумал, понял, что почти ненавидит море. Сомова снова потянуло к космосу.

Год Кеша провёл на каком-то металлическом заводе, после чего поступил не то в МВТУ, не то в МИИГА. А может, в МАИ. Там познакомился с девушкой. Выяснилось, что живёт она в Звездном городке, а отец работает в Центре то ли Управления Полетами, то ли Подготовки Космонавтов.

Девушка не раз намекала, что отец её чуть ли не академик – автор проекта колонии на Марсе, знает в совершенстве английский, французский, японский, курит исключительно трубку и никогда не выходит к обеду без галстука.

Вспыхнула любовь, или что-то в этом роде; Кеша особо не стал разбираться, любовь ли это в действительности. Сняли комнатёнку недалеко от института, быстренько свили гнездо и поженились. Никакого торжества не было, просто подали заявление, и в назначенный день явились в ЗАГС с двумя разнополыми свидетелями.