Эхо войны - [11]

— Роман, вот в Великую Отечественную была всеобщая воинская повинность. А тут ты сам мог распоряжаться своей судьбой. Никто не заставлял, даже не уговаривал. Почему ты не вышел из строя, сделав шаг, перевернувший всю твою жизнь?

— Но ведь не я один. Сначала мальчишество, жажда подвигов. Всю жизнь пытался доказать себе, окружающим, что я тоже что-то умею, могу. Я ведь был маленького роста, когда призывался, всего 1,50. Занимался вольной борьбой, даже был победителем республиканских соревнований, конечно, в наилегчайшем весе. Им не понять, амбалам, как трудно в армии быть маленьким. Отсюда, наверное, и служба в ВДВ. Ведь там не берут ниже метра семидесяти. Есть же такая черта — честолюбие. Вот она таким образом у меня и выразилась. Маленький? А ни хрена, служить — так в десантниках. Я был очень настойчивым, и меня взяли, в конце концов, пожалели, а может, пошутили. Меня еще в учебке сержант Лагутин взял под свое шефство и вытянул за полгода на 11 сантиметров. Паек мне выдавал двойной, а когда приходили посылки пацанам с витаминами и провизией, заставлял делиться со мной. Каждый день я висел на перекладине с 16-килограммовой гирей, привязанной к ногам. Спасибо Лагутину, а то бы остался каким был, метр с кепкой.

— Ну хорошо. В Афганистан ты попал из-за жажды подвигов. Но ведь война в твоей жизни на этом не закончилась.

— Понимаешь, там, в Афганистане, не было чего-то нечестного, подлого, предательства не было. Если ты не прав, тебе об этом скажут в лицо, никто по углам шептаться не будет. Если не понял, в морду дадут в крайнем случае. Там никто не будет лезть тебе в душу, если ты этого не хочешь. А здесь… Здесь совсем по-другому… Вот недавно познакомился с парнем. Мы случайно вместе пришли снять одну и ту же квартиру. Так и зажили вместе, деля и еду, и оплату за жилье, и радость, и горе, как говорится… Он, как мне казалось, на Пашку Артемьева походил, я привязался к нему, доверял как себе… Ну, я как-то пенсию получил за несколько месяцев. Утром — ни его, ни денег… Он же знал, как мне они были нужны на лекарства, на жизнь, дочке что-нибудь купить… Он же мне в доверие вошел, чтобы так все растоптать потом…

— Так надо было в милицию заявить.

— А разве это его исправит? Бог ему судья, хотя осадок в душе остался. Хорошо, мне ребята из нашего комитета воинов-инвалидов скинулись, помогли. А почему война для меня продолжалась?… Ну, приехал домой. Ни кола, ни двора, родственников загружать своими проблемами не хотелось. Здесь другой мир, не вписался я в него, а может, привычка сработала. Дальше были Сирия, Алжир, Чечня.

— Тебе удалось хорошо показать характеры своих друзей. Я очень хорошо представляю и Пашку Артемьева, и Вострика. Как сложилась судьба у них, где они сейчас?

— С Востриком мы переписывались до недавнего времени. Но, боюсь, он меня потерял; ведь у меня сейчас нет ни постоянного адреса, ни прописки. Стало быть, писать мне некуда. У Вострика исполнилась его большая мечта — он стал агрономом. Сейчас у него большое фермерское хозяйствов Калуге, где, очевидно, он использует землю разумно и щадяще, именно так, как должно быть и про что он нам с Пашкой постоянно втирал. Я очень рад за него. А Пашка… Пашка погиб у меня на руках. Последнее, что сказал: «Мама». Мама у него старенькая, одна его воспитывала; так и не дождалась… Вот в песнях про Великую Отечественную часто поется, мол, друзей хоронил. А я многих друзей потерял, но никого не хоронил, только отправлял грузом 200. Потому что умирали они на чужой земле, а хоронить надо на своей, родной. Где-то слышал такую мысль, что, мол, мы попутчики в поезде. Кто-то сошел, а мы дальше поехали. Мы-то поехали дальше, но ведь больно, как больно… А Пашка, он особенный. Он был самый-самый. Все вспоминаю, какой он веселый был, бесшабашный. Я ведь был самый маленький, к тому же единственный якут — он всегда за меня заступался. Когда его не стало, до меня это не дошло по-настоящему, может, разум не хотел, отказывался понимать, а может, просто мы были молодые… Вот сейчас… В своих записях я не смог написать, что он погиб, обойдя эту тему стороной. Не захотел, потому что больно, очень больно.

— Сирия, Алжир… Каким образом тебя тудато занесло?

— После Афгана, в 1989 году поступил в школу прапорщиков спецотдела ВДВ, потом прошел переподготовку и отправили меня в Сирию в составе группы военных специалистов инструктором-сапером. Прилетели в Дамаск, там объяснили, что мы предназначены для пресечения транспортировки оружия через Сирию, Турцию на Кавказ. Разведка передавала, по какому маршруту идут караваны с оружием, и моя задача состояла в том, чтобы расставлять мины на их пути. Однажды напоролись на засаду: я только выпрыгнул с БТР, как меня сразу прошило — сквозное осколочное ранение в бедро и касательное осколочное ранение головы. Контузило сильно. Отправили в Москву, провалялся я там в центральном военном госпитале месяца три, оклемался. Потом отправляли на Сахалин в разведбатальон мотострелковой дивизии, потом были Хабаровск, Псков, там я несколько месяцев командовал инженерно-саперным взводом. А после вызвали в спецотдел и направили в Алжир. Мы иногда сопровождали дипломатов, а в основном вели караульную службу. Все местные в белых штанах, как в Рио-де-Жанейро, и большие фанатики. Там было очень распространено религиозное движение «Ходжума». В Бешаре к нам подбежал мужик: чуть ли волосы на себе не рвет, кричит, руками машет — оказывается, его дочка упала в заминированную яму глубиной в два метра. Каким образом она умудрилась упасть, не задев ни одной проволочки, — уму непостижимо. Меня спустили на веревке, я не успел даже автомат снять. Ребята все отошли подальше от ямы — мало ли что. Я осторожно стал снимать растяжки, а она давай от меня шарахаться, дурная какая-то. Хотя я ее понимаю, конечно. Запрыгнул маленький, страшненький, да еще с автоматом. Я работаю, а сам уговариваю ее: «Не прыгай, милая, я тебя не трону, я с миром, не шевелись, а то сейчас оба в воздух взлетим!» Она, конечно, не понимает ничего и от меня по яме чуть не бегает; Хорошо, хоть переводчица вовремя подошла, объяснила что к чему. Потом вытащили нас. Но история этим не кончилась. Как оказалось, по их религии принято: если я к ней прикасался, то обязан жениться.