Эхо Непрядвы - [13]

— А мы ребяты не простые — на походе холостые! Приходи, красавица, завтречка к детинцу, как солнышко сядет, колечко подарю.

— Была дарига, звала за ригу! А не хочешь фигу?

— Бойка! — Десятник тряхнул обнаженными кудрями. — Да што ж вы такие боязливые все, аль мужиков не видали?

Бородатый немолодой воин, проезжая мимо, отпустил грубую шутку. Послышался сдержанный смех — из приоткрытых калиток, из-за оград выглядывал посадский люд, привлеченный разговором. Мальчишки, осмелев, облепили говорливого воина, хватали за стремена, гладили его усталого коня. Что мальчишкам до опасений взрослых! — эти витязи были для них великими героями Куликовской битвы, в которую мальчишки играли уже по всей Руси.

Бойкая молодица покраснела от слов бородача, скрываясь за плетнем, сердито крикнула:

— Трогай, говорун! От ваших речей зубы болят.

— Эх, малинка! Я в Орде цельный гарем взял да за так и отдал — на тебя похожей там не было. Приходи — не обижу!

Он стронул коня в рысь, сердито бросил бородачу:

— Черт смоленый, испортил мне хороший разговор. — И, забыв, что недалеко едут бояре, громко, отчаянно затянул:

Шел я вечером поздно,

Семь лохматеньких ползло.

Я ловил, ловил, ловил —

Одну шапкой придавил…

— Олекса, язва те в глотку! — налетел на него сотник. — Услышит князь — и с десятского сгонит!

— Все одно, — махнул Олекса рукой. — Под гору катись, пока сани везут сами. А уж после хомутайся — да обратно в горку тащи.

— Дурак!

— А вы все умны! Я вот погорланил с бабами, так и народ повысыпал. А то едем как сычи — всю Рязань распугали. Говорил же — надобно удалую, мы ж им праздник везем, не беду.

— Оно и вер… — Сотский поперхнулся, крестя рот, опасливо глянул вокруг: камешек-то Олексы — в огород бояр. Ох, отчаян парень, с ним, того и гляди, беду наживешь.

В ту ночь после битвы, на берегу Красивой Мечи, охраняя сводный гарем ханских мурз, Олекса нарушил приказ воеводы Боброка-Волынского: сменив стражу, он разрешил воинам провести остаток ночи в большой пестрой юрте, где его самого среди полонянок застал воевода. Дьяк, присланный для описи имущества и пленниц, нашептал князю. Утром воевода отвел сотского за телеги, подальше от посторонних глаз, и трижды ожег по спине ременной плетью. Олекса сообразил, кто повинен в его бесчестье. Он разыскал дьяка, вытащил его из походной кибитки, и литой кулак молодого сотского отпечатался на лице доносчика по числу ударов княжеской плети. Расправа происходила прилюдно, воеводе тотчас донесли о ней, и стал Олекса Дмитрич десятским.

…У ворот детинца отряд встречал старый сотский Олега Ивановича, оставленный приглядеть за добром. С поклоном пригласил князя и бояр в пустые палаты к накрытым столам, сказал, что и гридницы для воинов, и стойла для лошадей приготовлены. Владимир распорядился выставить стражу, пригласил с собой бояр и десяток дружинников, приказал дворскому:

— Кажи хоромы боярина Кореева.

Детинец в Переяславле-Рязанском, воздвигнутый на высоком мысу у слияния Трубежа с Лебедью, уступал московскому величиной, но застроен деревянными боярскими теремами не так тесно. Зато конюшни и клети, сложенные из толстых, едва ошкуренных бревен, выглядели просторнее, внушительнее, чем у московских бояр. «Широка пасть, да неча класть», — усмехнулся Владимир. Большинство боярских домов пусто — хозяева съехали вместе со своим государем либо укрылись по вотчинным селам. На бояр Владимир не держал сердца — они обязаны служить своему государю. А вот церковный владыка не вышел встречать — худо. Не иначе и тут козни Епифания Кореева и иже с ним. Прихвостни Мамаевы!

Все эти дни было сухо и тепло, и вдруг дунуло пронизывающим ветром, над детинцем, кружась, промелькнула пестрая стая — будто листья осенние. Но это не листья — птицы уходили в теплые края. В рязанских городах не было деревьев — погибали в пожарах.

Переднее крыльцо терема Кореева не огорожено. Сложен терем из тех же толстых лесин, только гладко оструганных; над острым верхом тесовой крыши на длинном шпиле вздыбился деревянный конь, устремленный на закат. Не на Москву ли боярин в поход собирается? А может, на Серпухов? У князя Владимира свои давние счеты с рязанским князем и боярами из-за порубежных владений. Дома ли Кореев? В Литву он не поехал, это Серпуховскому известно. Но может быть, тоже ушмыгнул в свою вотчину?

Дворский проворно нырнул в сени. Владимир дал знак своим оставаться в седлах, сам неторопливо спешился. Дверь терема растворилась, боярин выбежал на крыльцо. Был он одет будто для думы или великокняжеского приема — в бобровой шубе и высоком горлатном столбунце: ждал вызова. Да и кого первого вызывать посланцу Москвы, коли не боярина Кореева, стоявшего у правой руки рязанского князя? По-молодому простучав серебряными подковками высоких сапог по ступеням, боярин поклонился гостю, повел рукой:

— Буди здрав, княже, милости просим в наши хоромы — не чаяли мы этакой чести и не ведали, што ты уж в воротах.

Лисье лицо боярина потекло ухмылкой и тут же будто схватилось морозцем, редкая борода вздернулась, он невольно качнулся назад: гость наступал на него, как ледяная скала. Отчетливо позванивали серебряные колокольцы на шпорах — точно отламывались от скалы ледышки, рассыпаясь по двору. Был князь Владимир на целую голову ниже Димитрия, суховат, не так плечист и в ногах кривоват — добрый наездник, но постоянно веяло тяжестью и холодом от его кованой фигуры. Светлая бородища во всю грудь, немигающие глаза железного серого цвета из-под надвинутой шапки с горностаевой оторочкой…