Эхнатон, живущий в правде - [39]

— Трагедия подошла к ужасному концу, когда приближенные Эхнатона решили покинуть его. Я попросил Хоремхеба позволить мне остаться с царем как его личному врачу. Он ответил, что жрецы пришлют фараону своего врача, который будет о нем заботиться. Но перед уходом разрешил мне осмотреть царя в последний раз. Я тут же поспешил во дворец. Там не было никого, кроме Эхнатона, нескольких рабов и стражей, приставленных к нему жрецами.

Как всегда, царь был один, молился и негромко пел:

О Прекрасный Бог Прекрасного,

Благодаря Твоей любви бьются сердца

И трепещут крылья птиц.

О Господь, Ты живешь в моей душе.

Никто не знает Тебя,

Кроме Твоего сына,

Эхнатона.

Закончив петь, он посмотрел на меня и улыбнулся. Я отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

— Бенто, как тебе удалось пройти сюда? — спросил он.

— Хоремхеб дал мне разрешение осмотреть вас перед уходом.

— Я отлично себя чувствую, — спокойно сказал он.

— Они силой заставили уйти всех преданных вам людей, — голосом, дрожавшим от чувств, сказал я.

— Я знаю, кого заставили силой, а кто предпочел уйти сам. — Улыбка не сходила с его лица.

Я наклонился и поцеловал ему руку.

— Мне больно при мысли, что вы останетесь один.

— Я не один. Храни свою веру, Бенто, — не повышая голоса, сказал он. А потом с воодушевлением продолжил: — Они думают, что мы с моим Богом разбиты. Но Он никогда не предает и не мирится с поражением.

Я так плакал, что перед уходом из дворца у меня воспалились глаза. Я был уверен, что врач, которого они пришлют, убьет самую благородную душу, которая когда-либо жила в человеческом теле. После ухода из Ахетатона я испытывал только одно чувство — чувство бесконечного одиночества.

Нефертити

Мне позволили прибыть в Ахетатон только по личному разрешению начальника полиции Хоремхеба. Вдоль всего берега Нила на коротком расстоянии друг от друга стояли посты. От порта до северного квартала города, в котором находился дворец заключенной царицы, меня сопровождал воин. Переполнявшие меня чувства были чем-то средним между грустью и восхищением. Когда-то великолепные улицы Ахетатона исчезли под кучами пыли и листьев, облетевших с чахлых деревьев. Парадные двери дворцов были закрыты, как веки заплаканных глаз. Сами дворцы рухнули, ограды упали. В садах, потерявших листву, стояли остатки деревьев, высохшие, как мумии. В городе стояла гнетущая тишина. В центре были видны руины храма Единственного и Единосущего Бога, в котором прежде звучали мелодичные священные гимны.

Когда я добрался до дальнего угла северного квартала, миновал полдень. Дворец царицы, окруженный пышной зеленью и ухоженным садом, был виден издалека. При виде открытого окна, единственного во дворце, у меня заколотилось сердце. Стояла середина осени, и Нил еще не вернулся в свои берега. Его мутно-красная вода наполняла дворцовое озеро. При мысли о том, что я достиг конца своего путешествия, мое сердце забилось еще быстрее. Можно было подумать, что единственной целью моего расследования была встреча с этой женщиной, жившей в одиночестве.

Меня провели в изящную маленькую комнату, на стенах которой были выгравированы священные тексты. В середине комнаты стояло кресло из черного дерева с золотыми подлокотниками и ножками в форме львов.

Наконец я увидел ее. Ко мне грациозно приближалось видение в просторном белом платье. Она была прекрасна и изящна. Сорок лет горя и несчастий не согнули ее спину. Я подождал, пока она не села в кресло. Потом царица жестом велела мне подойти и сесть перед ней. Красоту ее безмятежных глаз подчеркивали усталые тени. Она сказала несколько теплых слов о моем отце, а потом горько спросила:

— Как тебе понравился город света?

Я понял, что не свожу с Нефертити глаз, околдованный ее внешностью. Смутившись, я опустил взгляд и ничего не ответил.

— Наверно, ты слышал немало выдумок о нас с Эхнатоном, — сказала она — Теперь ты сможешь услышать всю правду.

— Я всегда питала страсть к истинному знанию, которую поощрял мой отец Эйе. Моя настоящая мать умерла, когда мне был всего год. Но я не ощущала потери, потому что нашла в Тей добрую и любящую мать, а не мачеху. Детство у меня было счастливое и беззаботное. Даже после того как Тей родила мою сестру Мутнеджмет, ее чувства ко мне не изменились. Она была мудрой женщиной. Сначала мы с Мутнеджмет тоже любили друг друга. Но сестра во многих отношениях уступала мне, а потому со временем начала ревновать и злиться. Но это выяснилось намного позже. Тей относилась к нам одинаково — по крайней мере, с виду. Я была ей благодарна, и когда пришло время, присвоила Тей титул матери царицы, приравнивавший ее к царевнам. Однажды отец вернулся домой со святым человеком — одним из тех, которые обладают даром видеть будущее, и тот предсказал, какая судьба ждет нас с Мутнеджмет.

— Эти девушки будут сидеть на троне Египта, — сказал он.

— Обе? — с изумлением спросил мой отец.

— Обе — подтвердил предсказатель.

Конечно, святым людям следует верить, но его пророчество казалось нам странным.

— Наверно, одна из нас будет первой, а вторая займет ее место потом! — засмеялась я.

По какой-то непонятной причине мои слова Тей не понравились.