Егор Гайдар - [55]

Сахаров успел спасти не всех. Например, Анатолий Марченко умер в лагере во время своей голодовки протеста в том же 1986 году. Вера Лашкова, высланная из Москвы, смогла туда вернуться только в 1990-м. Сергей Григорьянц, последний редактор «Хроники текущих событий», вышел из заключения лишь в 1987-м.

С трудом доходили благие вести из Москвы в российскую провинцию. «Скандал вспыхнул 11 декабря 1988 года. Милиция разогнала митинг, посвященный 40-летию Всеобщей декларации прав человека. Многих участников митинга арестовали, но активиста Сергея Кузнецова упекли надолго. Кузнецова в городе хорошо знали, потому что год назад его, архитектора, с шумом вышибли с работы за открытое письмо Горбачеву. И вот теперь Кузнецов стал “узником совести”», — вспоминал писатель Алексей Иванов в книге «Ебург».

Да, времена менялись, но далеко не сразу…

Валерия Новодворская с 1987 по 1991 год, как сухо гласит биографическая статья о ней, арестовывалась в ходе митингов и демонстраций 17 раз. И каждый раз она получала 15, 30 и более суток ареста, проводя их в довольно тяжелых для ее здоровья условиях. И все это — после тюрем и психушек.

Механизм продолжал исправно работать: газеты печатали разоблачительные статьи о «наймитах Запада», «отщепенцах», которые клевещут на советский строй «за деньги ЦРУ», прокуроры продолжали возбуждать уголовные дела, суды — выписывать постановления об обысках и арестах, ну и так далее.

А Горбачев уже был у власти.

Поэтому весть об освобождении Сахарова стала шоком буквально для всех: и для диссидентов, и для милиции и КГБ, и для партийной верхушки и советских редакций. Никто даже не мог в это сначала поверить. И тем не менее Сахаров уже вернулся в Москву.

Для чего это понадобилось Горбачеву?

Версий, конечно, было множество, среди них главной считалась «международная» — Горбачеву предстояли важные переговоры с Рональдом Рейганом и другими западными лидерами, переговоры о сокращении вооружений, о новых принципах политического мышления, о новой «разрядке» — и ему были нужны какие-то конкретные козыри на руках. Еврейские отказники, которых не выпускали из Союза для «воссоединения семей», ссылка Сахарова в Горький (нынешний Нижний Новгород), разнообразные нарушения прав человека в республиках, «карательная психиатрия», целый список политических заключенных (более ста фамилий) — все это было серьезным сдерживающим фактором в таких переговорах.

…Отчасти версия была верна, но все-таки не совсем.

Новые инициативы Горбачева сами по себе были сильным дипломатическим оружием. Освобождение Сахарова имело другую важнейшую функцию — мощного жеста, который должен был показать всей советской элите, что времена изменились.

И элита, конечно, жест восприняла правильно. Она как минимум на время притихла и затаилась. Как максимум — стала бодро демонстрировать «новое мышление».

Но, конечно, это было лишь начало. Сам по себе Сахаров ничего не решал. «Символических шагов» было слишком мало, чтобы добиться целей, которые ставил перед собой Михаил Сергеевич.

Сахаров — «соавтор» ядерной и водородной бомбы, великий физик, засекреченный ученый — одним из первых в мире заговорил с властями о гуманизме. О том, например, что нужно прекратить ядерные испытания в атмосфере — еще в 60-х годах. (И испытания через некоторое время стали проводить только под землей и под водой, затем и их начали ограничивать.) О том, что третья мировая война — катастрофический сценарий для цивилизации, и двум системам необходимо договариваться (и возникла брежневская «разрядка», бурно поддержанная Западом), о том, что с войнами в целом надо кончать (увы, но США и СССР влезли в чудовищные конфликты, соответственно, во Вьетнаме и Афганистане, результатом чего стала гибель миллионов мирных жителей и там, и там, не говоря уж о десятках других искусственно разжигаемых войнах).

Сахарова довольно жестко осуждали коллеги за то, что он лезет «в политику».

«С письма академиков началась знаменитая “газетная компания”, оно было для нее пусковым сигналом. В каждом номере каждой центральной газеты появилась специальная полоса, на которой печатались письма трудящихся…» — сухо констатировал Сахаров в своих мемуарах. На его личный адрес приходили гневные письма со всего Союза; за ним следил и на него жестко давил КГБ, устраивая бесконечные мелкие и крупные провокации, его отстраняли от научной деятельности, наконец его сослали.

И тем не менее было понятно — этот человек опережает свое время. Все, что он говорил, затем становилось реальностью. Мир менялся ровно в ту сторону, куда его призывал идти Сахаров еще в 60-е и 70-е годы.

Но говорил-то Сахаров — прежде всего — о гуманизме. Именно идея гуманизма — то есть уважения, сочувствия, самой простой жалости к страдающему человеку — и должна была, по мысли Сахарова, стать фундаментом всей мировой политики.

И неожиданно гуманизм, понятый по-советски, так четко монтирующийся со всей советской моралью и газетным публицистическим пафосом («все во благо человека, все во имя человека») — стал знаменем политики Горбачева.

Идея была в том, чтобы, избегая резких поворотов, не демонтируя систему резко, а напротив, используя ее мощь и силу, — мягко, плавно, даже нежно — заставить ее повернуть в другую, нужную сторону.