Его звали Отакар - [14]

Работа на аппарате Морзе была для Яроша сущим пустяком. У него сложились отличные отношения с непосредственным начальником Шиллером, начальником почты и со всеми коллегами по работе, среди которых некоторые также были демобилизованными офицерами.

— То, что Ота готовится бежать из страны, — вспоминает спустя более чем сорок лет Йозеф Винтер, — было известно трем или четырем его товарищам. Среди них был и я. Но когда и где он собирается перейти границу, мы не знали. О своих планах он говорил обрывочно, явно не желая, чтобы об этом стало известно другим. Я помню, как мы просили его, чтобы он и нас взял с собой. Но он утверждал, что большой группой границу перейти не удастся. Кроме разговоров о нелегальной эмиграции, которые Ярош не любил и поэтому всегда стремился перейти на другую тему, например, как лучше всего вредить оккупантам, мы иногда рассуждали об использовании коротковолновой станции Маркони, которую я спрятал у родителей в Полеще. Мне удалось незаметно взять ее из склада радиооборудования в Бенешове, где я, тогда офицер связи, передавал военное имущество немецкому гарнизону. Перед бегством он послал письмо начальнику почты Котларжу…

Письмо? А может, оно сохранилось? Об этом нам кое-что рассказал Йозеф Резек:

«…я искал письмо капитана О. Яроша, которое он написал тогдашнему начальнику почты Рудольфу Котларжу для объяснения своего отсутствия на работе. Это письмо я держал в руках еще три или четыре года назад, когда работал на находской почте заведующим отделом почтового производства. Тогда мне предложила ознакомиться с ним Либуше Бузкова, бывшая начальник почты. И только теперь, начав его поиски, я, к сожалению, установил, что письмо это находилось у моего коллеги Мил. Шиллера, который во время работы Яроша в Находе был в телеграфном отделении его прямым начальником. Недавно Шиллер умер. Его жена умерла еще раньше, детей у них не было. Тогда я нашел их дальнюю родственницу, дочь двоюродной сестры Шиллера пани Черну, сотрудницу здешнего районного суда, но та сказала, что всю корреспонденцию Шиллеров она уничтожила…»

— То, что он собирается бежать за границу, — вспоминала после войны мать, — я знала. За ним начало следить гестапо, так что он не мог здесь оставаться.

Он доверился ей:

— Мама, я должен отправиться за границу. Не могу здесь жить.

— Но как же ты, сынок, перейдешь границу? — с беспокойством спросила она.

— Ничего, мама, не волнуйся, ведь я же солдат.

— Очевидно, он был связан с какой-то офицерской организацией, которая обеспечивала переходы через границу, но никого конкретно он мне не назвал, — вступает в разговор брат Отакара Иржи. — Я только знаю, что он получил задание нелегально перебраться в Польшу вместе с еще несколькими людьми. К нему пришел какой-то человек и передал, что он должен приехать поездом в Остраву, сесть там на трамвай и прибыть в определенное место.

Он уже давно все решил. В протекторате он остаться не может. Ни за что на свете. Здесь его все равно быстро схватят. А этого он им не может позволить.

Ярош зашел к начальнику:

— Мне нужно несколько дней отдохнуть, что-то плохо себя чувствую. — Потом, как бы между прочим, дал ему понять, что, может быть, вообще не вернется и попросил в течение нескольких дней никому ничего не говорить. Начальник понял. Он совсем не возражал против намерения Яроша. И Ярош на почте больше никогда не появился. Вместо него пришло письмо.

Не только в Находе, но и в поезде было полно немецких солдат в серо-зеленой форме. Дома, в Мельнике, недалеко от горы Ржин, где с незапамятных времен Влтава впадает в Лабу, тоже было не лучше. Совсем недалеко от Мельника проходила граница, разделявшая протекторат и, собственно, германскую территорию.

Мать была рада, что он приехал. Она сразу налила ему чаю, поставила на стол тарелку с пирожками и присела рядом с сыном.

— Не нравишься ты мне, Отоушек! Не стряслось ли у тебя что? — спросила она заботливо. — Какой-то бледный, рассеянный. Что с тобой, скажи! — Она придвинула к нему чашку с чаем и пирожки. Пирожки он очень любил.

— Ничего у меня не стряслось, мамочка, правда, ничего!

Покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что он мало спал. Ота набросился на мамино угощение.

Мать рассказала ему, кого уже из его знакомых в Мельнике арестовало гестапо, кто скрылся за границей.

— Ты знаешь, что Вашек Ружичка уже написал из Польши? Устроился там будто бы по специальности. Наверное, при ихней армии служит…

Сын смотрит на мать, внимательно вслушиваясь в ее слова, а на душе у него неспокойно. Он пришел проститься с ней, может быть, навсегда и уж наверняка надолго. Он колеблется, говорить ему об этом или нет. Ему не хочется ее огорчать. Он знает, как мать его любит. Он не спокоен и не хотел бы дома долге задерживаться. Кто знает, не ищут ли его уже.

— Представь себе, Отоушек, что есть люди, которые говорят: хорошо, что к нам пришли немцы. Хоть порядок здесь наведут.

— Это предатели! — взорвался он. — Мы еще с ними рассчитаемся.

Он резко встал и с минуту мерял кухню шагами. Потом остановился перед ней:

— Знаешь, мама, здесь для меня, наверное, уже нет места…