Его высокоблагородие - [15]

– Твою же мать!.. – Едва я шагнул за порог, сильный порыв ветра мгновенно отвесил мне хлесткую плюху, словно залепив по лицу мокрой тряпкой. – Ну ничего себе погодка…

С покрытого свинцовыми зловещими облаками неба срывался колючий мокрый снег, пронзительно завывая в оснастке, ветер яростно срывал с черной воды клочья пены и нес их дальше над бушующей поверхностью моря. Неспешно переваливавшийся на волнах пароход натужно скрипел всеми своими сочленениями, от того став очень похожим на старого умудренного жизнью великана, отправившегося на свою последнюю прогулку. Вся эта картина выглядела настолько мерзко и неуютно, что в буквальном смысле заставляла стыть кровь в венах.

– Мля… где ж я тебя искать буду? – я невольно вздрогнул, на мгновение представив себя очутившимся в воде, постоял немного на палубе, привыкая к пронизывающему холоду, поглазел на валившие из длинной трубы клубы иссиня-черного дыма и, судорожно цепляясь за леер, полез по трапу на надстройку, решив, что сверху быстрей обнаружу сумасшедшего любителя геологии.

Но мне повезло, искать долго не пришлось, поднявшись наверх, я сразу наткнулся на застывшую, словно каменная статуя, мощную фигуру в насквозь промокшем длинном драповом пальто. Александр Николаевич стоял, намертво вцепившись в поручни побелевшими от холода руками, его сбитая порывом ветра шапка валялась на палубе, чудом застряв в леерах, вода стекала ручейками по слипшимся волосам, но он этого не замечал и, словно заледенев взглядом, неотрывно смотрел на море.

Не решаясь завести разговор, я стал рядом с ним и вдруг понял, что купец смотрит в сторону уже скрытой за горизонтом Одессы.

– Я уже очень давно не пил, – неожиданно сказал он. – Софьюшка моя говорила, мол, буйный и шумный. Не нравилось ей, когда я такой. Вот я и старался не прикладываться к бутылке. Даже пообещал перед тем, как отправил ее с детишками в Европу, что завяжу начисто. Но не сдержал свое слово. А знаешь почему? – купец повернул ко мне мертвенно-бледное лицо. – Да потому что обидно мне… – он ненадолго замолчал и с надрывом выкрикнул, показывая рукой в сторону берега: – Там моя земля. Моя, понимаешь. Ее еще мой прадед у своего помещика выкупил. Жилы рвал, но из холопов в люди вышел. Ни дед, ни мой отец, ни я никогда никого не обманывали. Делали так, как завещано было. Сами недоедали, но работникам все до копеечки выплачивали. Всего своим потом достигли. Кто другим мешал точно так же? Почему тогда они хотят у нас все отнять? Разве так можно? Не по-людски это…

– Почему сразу со своими не уехал?

– Думал, что как-то все образуется… – опустил голову Александр Николаевич. – Да и родная земля не отпускала. Как представлю себе, что на чужбине мыкаюсь, словно ножом в сердце. Волком выть хочется. Тянул до последнего. Потом записался воевать с этими. Но еще хуже стало. Свои же они. Ледащие, юродивые, шаромыжники, но свои. На одном языке говорим. Одна кровь в жилах течет. Как можно родную кровь проливать? Может, когда-нибудь опомнятся они?

Я сразу не нашелся, что ему ответить. Да и что тут скажешь. Когда в твой дом приходят грабители, ты не интересуешься их национальностью, ты просто защищаешь себя и своих родных. И плевать, что бандиты – соотечественники. В свое время я так и не нашел слов для оправдания людей, бездарно прогадивших царскую Россию, как не смог понять и простить людей, в свою очередь профукавших Советский Союз. Хотя в симпатиях к царскому режиму, а тем более к коммунистам меня очень трудно заподозрить. Просто за державу обидно. Так что мне тебя искренне жаль, Александр Николаевич, действительно жаль, но только как человека, а ситуацию, в которой ты оказался, я просто не понимаю.

– Никогда, Саша, никогда они не опомнятся… – я взял купца под локоть и с силой дернул на себя, отрывая его руки от поручней. – Идем. Надо жить… Ради детей своих жить. Неважно где, но жить…

Думал, что он будет сопротивляться, но Александр Николаевич беспрекословно, словно маленький ребенок, пошел за мной.

Все пассажиры уже собрались в кают-компании. Надо сказать, выглядели они прескверно, сильно измученными и настороженными, если даже не сказать подозрительными. Видимо, Вебер до сих пор не объяснил им причины экстренного сбора. Впрочем, это не касалось княгини. Она, совсем наоборот, выглядела прекрасно и откровенно рассматривала меня.

Я помог снять пальто купцу, сориентировал его по направлению к столу, потом разделся сам и тоже присел. Вейсман тут же поставил передо мной тарелку со стопкой горячих пышных оладий, блюдца с вареньем и сметаной, пристроил к этому великолепию розетку с отблескивающим словно лед колотым сахаром, кувшинчик сливок, а сам в почтительной позе застыл рядом с исходящим парком кофейником в руках.

Остальные пассажиры тут же дружно наградили меня ревнивыми и недовольными взглядами, видимо, старый повар даже не подумал уделять им столько внимания.

«В задницу… – я про себя ухмыльнулся и подвинул свою чашку к Самуилу Эныковичу. – Все идите в задницу. Вам до этого старого мудрого человека, как до Пекина в известной позиции. Научитесь сначала правильно расставлять приоритеты…»