Его уже не ждали - [35]

— Герр барон, — учтиво проговорил Людвиг Калиновский, — есть такая пословица: кто живет в стеклянном доме, не должен швыряться камнями. У нас нет оснований упрекать пана Любаша. Он довольно осторожно разрешает этот вопрос. Если вы внимательнее присмотритесь к опыту наших западных соседей, поймете, что в нынешние времена нельзя таким тоном разговаривать с рабочими. Нельзя позволить, чтобы они формировались как сила, нельзя допустить, чтобы нас, хозяев, они считали своими врагами. Уволив всех бастующих, мы приведем их к этой мысли. Да и чем вы гарантированы, герр барон, что вновь набранные рабочие через некоторое время не забастуют? Вспомните пословицу: если твоя сучка ощенилась и ты хочешь избавиться от щенят, нужно утопить их, пока они слепые. Позже в ведре их не утопишь, и как бы далеко ты не отнес их от дома, они найдут дорогу назад. К сожалению, сегодняшний рабочий похож не на слепого, а на прозревшего щенка, а вы, герр барон, не хотите этого понять. Пан Любаш правильно сделал, попросив у рабочих времени для совета с нами. Разумный полководец, чтобы выиграть войну, не только сплачивает и муштрует свои полки. Он старается дезорганизовать войска противника, посеять среди них раздор. А мы, как это ни удивительно, игнорируем нашего противника, не изучаем его. Мы даже не знаем рабочих вожаков! Не пора ли нам, предпринимателям, серьезно призадуматься над этим? Прекратить грызню между собой, собраться, подумать и, наконец, принять согласованные меры, которые избавили бы нас от подобных сюрпризов.

Калиновский вопросительно посмотрел на барона, затем перевел взгляд на управляющего. Те молчали.

«Так он же выхватил слова из моих уст! Только я не осмелился предложить такой выход хозяевам, — воспрянул духом Любаш, сидевший с виновато опущенной головой. — Действительно, рабочие, в сравнении с предпринимателями, находятся в гораздо более выгодном положении. Они выступают организованно, а предприниматели… Каждый поступает, как ему вздумается, не учитывая интересов соседа. Одни это делают из-за жадности, не желая нести ущерба, другие боятся, что бастующие подожгут промысел, и идут на уступки…»

Из будуара баронессы на втором этаже доносились приглушенные звуки рояля. Людвиг сразу же узнал свою любимую балладу Шопена.

«К каким только уловкам она не прибегает, чтобы напомнить о себе, — подумал Калиновский. — Хитра… Знает, чем встревожить сердце. А как божественно играла она эту балладу в тот вечер… вечер нашей любви!..» И Людвига охватила волна воспоминаний. Он словно прислушивался к взволнованному разговору влюбленных у развалин старо-го монастыря, который столь прекрасно передал Шопен фортепианной балладе.

Прищурив глаза, Калиновский старался представить себе картину, воссозданную композитором. Но… вместо синих сумерек и силуэтов влюбленных у развалин монастыря, перед ним возникла баронесса в полуосвещенном будуаре…

Калиновский отогнал прочь воспоминания и прислушался к словам Любаша, который рассказывал барону о каком-то случае.

— …И вот рабочие предъявили графу Яновичу ультиматум, в котором потребовали увеличить их недельный заработок на два гульдена.

Барон затянулся дымом.

— Граф, конечно, наплевал на ультиматум?

Пан Любаш помялся, но сказал правду:

— К сожалению, герр барон, граф ответил, что готов с понедельника повысить недельный заработок на один гульден. И рабочие приняли его уступку.

— Не может быть! Разве вол не для ярма предназначен?

— Почему граф удовлетворил требование рабочих — мне объяснил его управляющий, — продолжал пан Любаш. — Он говорил, что бастующие держатся до тех пор, пока у них есть кусок хлеба. А кто может сказать, сколько у них сэкономлено на черный день? Бывает, что и месяц бастуют. Вот и подсчитайте: в сутки промысел дает пять тысяч бочек нефти, в месяц — сто пятьдесят тысяч бочек. Бочку неочищенной нефти мы продаем за десять гульденов. Даже по приблизительным подсчетам мы потеряли б за месяц забастовки около семисот тысяч чистой прибыли. Если же увеличить недельный заработок на один гульден, мы теряем за год семьдесят две тысячи гульденов. Вот вам арифметика графа Леопольда Яновича. То, что он может потерять за один месяц забастовки, ему хватит на задабривание рабочих в течение десяти лет. А теперь вот рабочие и нашего промысла, глядя на графских, выдвигают ультиматумы. Я лично не одобряю арифметики графа. Если мы тоже пойдем на уступки, то совершенно испортим этих нахалов, и нет гарантии, что через месяц-два их аппетиты не разгонятся.

— Мм-да, — задумчиво промычал барон и с присущим ему апломбом заявил: — Граф не отличается особым умом! Зачем отдавать семьдесят две тысячи гульденов в год, если можно уволить одних и нанять других рабочих, а деньги оставить в кармане! — самодовольно расхохотался барон Раух. — Нет, нет, ни я, ни мой компаньон никогда не брали бы примера с графа. Не так ли, герр Калиновский?

— Не совсем, уважаемый барон.

— Как?! — вытаращил глаза Раух. — Вы бы приняли ультиматум этих голодранцев?

— Нет, конечно нет! — ответил усмехаясь Калиновский.

— Тогда я вас не понимаю, — пожал плечами барон. — Как же понять ваше «не совсем»?