Его последние дни - [44]

Глава 11

Я вышел из палаты, неотрывно глядя на разбитый экран смартфона. Можно подумать, он от этого починится.

— Аккуратно! — Санитар отдернул меня в сторону, довольно грубо, как мне показалось.

Я резко повернулся к нему и внимательно посмотрел в глаза. Он был выше меня, поэтому взгляд получился снизу вверх, и, кажется, санитара это забавляло. В его глазах мелькнула снисходительная насмешка. Я убрал телефон в карман и одновременно сделал полшага вперед, стирая дистанцию между нами. Тут его длинные руки не помогут, тут преимущество у меня.

— Что такого вы увидели, что решили, что нужно нападать? — спросил неведомо откуда взявшийся Розенбаум.

Я повернул голову на звук. Доктор стоял буквально в полуметре. Вероятно, санитар отдернул меня, чтобы я не врезался в Розенбаума. Субординация у них тут работает, ничего не скажешь. Врачи — это полубоги практически.

— Ничего. — Я отстранился от санитара.

— А вы будьте внимательнее, пожалуйста, — это он сказал санитару.

— Да а чего тут… Да, конечно.

Мне показалось, что он не понял подтекста этой фразы. Могу поклясться, что доктор хотел сказать: «Один уже недооценил этого товарища и выхватил в челюсть».

— Пойдемте поговорим? — предложил мне Розенбаум.

Я понял, что могу отказаться: интонации, взгляд, движения — он разговаривал не сверху вниз.

— Почему бы и нет.

Я вдруг сделал странное открытие. Буквы «п» и «б» причиняют мне больше неудобства, чем остальные. Речь о физической боли из-за порванной уздечки, а не о моральных страданиях. Я же не псих какой. Нужно умерить их употребление в ближайшее время.

— Что там с телефоном? — поинтересовался Розенбаум.

— Вам уже доложили? Шустро…

— Работа такая. Если ночью в отделении кто-то, пардон мой французский, бзднет — то я должен об этом знать. И не только о самом факте, но и как часто, вследствие чего, чем пахло и есть ли положительная динамика.

Я засмеялся, представив, как он заполняет какой-нибудь журнал учета бзды… бздей, бздюхов? Да как это сказать-то?

— Но, вообще, я просто увидел, что вы на телефон смотрите как на погибшего родственника.

— В некотором смысле так и есть.

Я только сейчас понял, насколько мне горько от того, что разбит экран. И я не мог понять, почему именно. Данные из телефона не пропали, книгу можно будет вытащить. Почему так тоскливо?

— Можно посмотреть?

— Держите.

Я протянул ему телефон. Он покрутил его в руках, смешно шевеля усами. Мне показалось, что это не усы, а вибриссы, с помощью которых он сканирует окружающее пространство.

— Мда, досталось старичку. Ну, что-нибудь придумаем.

— В каком смысле?

Розенбаум только махнул мне, призывая идти за ним, и открыл дверь ординаторской. Я вошел внутрь. В дальнем левом углу за компьютером сидел доктор Гусейнов. Он бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал. Только стал печатать чуть более громко.

Розенбаум указал мне на диван у правой стены, а сам сел за стол около дивана, пошевелил мышкой, выводя компьютер из сна. Воткнул шнур в мой телефон, несколько раз клацнул.

— Какой пароль?

— Хм, не так-то это легко. Сейчас…

Я наклонился над клавиатурой и поводил над ней пальцами. Помогло.

— А что вы хотите сделать? — почему-то только сейчас поинтересовался я.

— Распечатать книгу вашу. Не могу же я экран починить. А вам как-то работать надо.

Я опешил. Мне казалось, его интерес к судьбе экрана чисто административный. Мол, дорогая вещь, все такое.

— Да не стоит, я утром выйду и экран заменю.

— Никогда не знаешь, когда настигнет вдохновение.

— И ручку дадите? — удивился я.

— Нет. Ручка есть в комнате досуга. Можете там работать под присмотром санитаров.

Зажужжал принтер. Розенбаум отвлекся от монитора и повернулся ко мне. Внимательно присмотрелся к моему лицу, наверное, разглядывал губу. Покачал головой:

— Ну и что произошло?

Я понял, что не успел подготовиться к разговору. Не принял решения, врать или нет, подставлять Семецкого или нет. Сразу же вспомнилась его наглая улыбка. Я покосился на сидящего в дальнем углу Гусейнова, мне не хотелось разговаривать при постороннем, но я рассудил, что принтер шумит достаточно громко и он ничего не услышит.

— Еще не определились? — усмехнулся Розенбаум. — Нужно время на подготовку ответа? Ну тогда задам другой вопрос. Что такого вы увидели на лице санитара, что готовы были и с ним драться?

— Я был расстроен, и он… Не к месту оказался. — Но еще до того, как я закончил фразу, мне стало стыдно: зачем тут-то врать? — На его лице я увидел снисхождение.

— Интересно, а почему за это надо бить? — удивился он.

— Вы уверены, что правильно понимаете значение этого слова? — уточнил я, снова напомнив себе не использовать буквы «п» и «б».

— Ну, полагаю, что тут речь о покровительственно-высокомерном отношении?

— Именно.

— И это повод бить человека? — повторил свой вопрос на другой лад Розенбаум.

— Чтобы знал в следующий раз, что до того, как разрешать чему-то… — Я задумался, как обойти букву «б». — ...Существовать, надо удостовериться, что это что-то нуждается в его разрешении.

Розенбаум посмотрел на меня откровенно удивленно. Даже ус покрутил.

— Что, простите?

— Я стараюсь строить фразы без двух… звуков. — Я указал себе на губу. — Ощущения… так себе.