Его последние дни - [19]
Итак, биография задом наперед. С чего бы начать, если точка отсчета — это психушка? Что привело сюда Андрея? Как он тут оказался?
Меня вдруг передернуло. Почему-то запахло чем-то химическим. В глазах потемнело, мне показалось, что я слышу звук шагов. Кто-то медленно шел ко мне по осколкам стекла.
Открылась дверь, и наваждение рассеялось, в палату вошел Розенбаум. Следом за ним еще какой-то доктор, если верить халату.
Я тут же ухватился за эту мысль. Ни для кого не секрет, что кто в психушке первым надел халат, тот и доктор, но когда вдруг понимаешь, насколько срастается в голове кусок белой ткани и человек, которому можно принимать решения, связанные с твоей жизнью, — становится страшно.
Я присмотрелся к новенькому внимательнее. Интересно, конечно, почему я назвал его новеньким. Молодой, худой, с каким-то не очень здоровым, желтоватым цветом лица. Студент? Он с похмелья, что ли?
— Привели человека на дурака посмотреть? — поинтересовался я.
Розенбаум не смутился, а вот студент покосился на доктора смущенно.
— Это не человек, это ординатор. А вы уже с санитарами подружиться успели, я правильно понимаю? — Он подвинул стул и сел напротив моей кровати.
Студенту сесть не предложил. Тот привалился к стенке, и мне показалось, что он и не человек вовсе, а какой-то мутант, обладающий способностью к мимикрии. Если бы он был без халата, то я бы его и не заметил.
— Налаживаю контакты с местным населением. — Я сел поудобнее и закинул ногу на ногу. — Чем могу помочь, коллега?
— Считаете, мне нужна помощь? — поинтересовался Розенбаум.
— Всем нужна. — Я картинно развел руками.
— Значит, и вам?
Он снова меня подловил. Вообще, я повел себя странно, как будто присутствие студента вывело меня из равновесия.
— Да, думаю, да.
Я смотрел чуть в сторону, но все равно скользнул взглядом по его лицу. Заинтересовался?
— Телефон? — спокойно уточнил Розенбаум.
Я едва не хлопнул себя ладонью по ноге. Какой он все-таки… хитрый?
— Да, а еще было бы здорово, если бы вы меня выписали.
— Мы договорились, что посмотрим на ваше состояние. Что до телефона — не сегодня.
— Почему?
— Помешает наблюдению за вашим состоянием, — пояснил Розенбаум.
— Вы меня где-то обманываете, но я не совсем понимаю где, — признался я.
— Зачем мне это делать?
— Не знаю.
Какое-то время мы оба молчали. Я почему-то старался не встречаться взглядом с доктором, он же смотрел прямо на меня.
— Зачем вам телефон? Кому вы хотите позвонить?
— Адвокату. — Я посмотрел на Розенбаума, но он совсем не смутился.
— Зачем?
— Меня заперли в дурке и собираются залечить до… — Я попытался подобрать слово, но не получилось.
— Вас никто не держит, мы с вами договорились.
— Ну так дайте мне телефон, я же нормальный человек. Что со мной будет?
— Ладно, — вдруг согласился он и повернулся к ординатору. — Коллега, принесите, пожалуйста, телефон.
Тот молча, никак не дав понять, что услышал или правильно понял задание, вышел. Нет, все-таки не мутант, а зомби.
— На зарядку будете ставить на посту. Шнур я вам не могу дать. На ночь сдавайте телефон сестре.
— Почему? Ночью он мне нужнее всего!
— Зачем вам ночью телефон?
— Писать книгу. Я же писатель.
Розенбаум задумался.
— Вас скоро переведут в общую палату. Вы будете мешать пациентам, для которых важен режим сна. Но пока вы в изоляторе, можете оставить телефон на ночь, если это имеет значение.
— А наушники?! — Я почувствовал себя наркоманом.
— Увы, нет.
— Почему вы так на меня смотрите? — вдруг не выдержал я. — Чего вы от меня хотите?
— А как я на вас смотрю? — слегка удивился Розенбаум.
— Как будто знаете обо мне все.
Он улыбнулся и указал большим пальцем себе за спину, в сторону ординаторской:
— Так я действительно все про вас знаю, у меня же ваша история болезни есть.
— В истории болезни не все. Странно судить обо мне по нескольким бумажкам.
— Ну, медицина так не работает. Если чего-то нет в истории болезни, значит, этого не существует.
— Это многое объясняет.
— А вот как прикажете мне судить о пациентах?
— Ну, поговорить с ними, например!
— Вот я и пришел поговорить. И что нового я могу узнать?
Я потер лицо рукой, выигрывая время.
— Я все понимаю, но я не дурак. У вас тут как в американском суде — каждое слово будет использовано против меня. Поэтому выписывайте меня, доктор, а потом будем разговаривать.
— У нас же с вами уговор: если ваше состояние не изменится, я выпишу вас без вопросов. Так почему бы нам просто не побеседовать? Давайте так: я не буду делать записей и все сказанное останется только между нами. Идет?
В палату вернулся ординатор с моим телефоном. Розенбаум, не поворачивая головы, протянул руку, студент послушно вложил в нее смартфон.
— Сходите заполните истории, коллега. — Таким же тоном, наверное, барин приказывал конюху отвести в стойло коня, когда возвращался с гулянки в хорошем настроении.
Студент повиновался.
— Это вы мне так демонстрируете, что никто, кроме нас двоих, об этом не узнает? — хмыкнул я.
— Как минимум, — кивнул он. — Нужно что-то более масштабное?
— Да, выпишите меня.
Он развел руками и встал.
— Ладно, не хотите разговаривать, не буду настаивать. У меня и так дел по горло.
Я вдруг подумал, что веду себя невежливо. Да и в целом заняться тут особо нечем.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.