Его любовь - [52]

— Хорошо, я схожу к нему…

Женщина-врач умолкла, удивленно пожала плечами — она никого не посылает к больному.

— Дело ваше… Я только делюсь своими впечатлениями… — смутилась Гринько.

Потом Надийка узнала, что это мать Юрка наговорила бог знает чего об их медсестре, которая свела с ума ее сына.

— Я навещу больного, — твердо сказала Надийка и вышла из кабинета.

Не представляла, о чем будет говорить с Юрком, сможет ли смотреть ему в глаза… Как отнесется к этому Михаил? Шутил раньше, что он не Отелло, не станет никого (будто любил не только ее!) ревновать и душить. Однако не раз замечала, как его коробило ее внимание к кому-нибудь из ребят.

К Юрку нужно зайти, когда его матери не будет дома. Хотя никому, тем паче ему, она не причинила никакого зла, но понимала: мать встретит ее враждебно. Представляла это очень отчетливо, услышав предвзятый рассказ врача.

Улучила момент — мать Юрка стирала белье на берегу — и заторопилась дворами к его дому. Бывала здесь не раз — еще в школьные годы дружили, — но никак не могла открыть дверь, пока не догадалась: мать, уходя, заперла ее.

Повернула торчавший в замке ключ, дверь легко отворилась. Значит, Юрко один. Осмелела. Пробежала веранду, шагнула в коридор, постучала — торопливо и громче, чем нужно. Не дожидаясь разрешения, приоткрыла дверь, спросила: «Можно?» И — вошла.

Вошла тихо, как входила в больничную палату. Лежал Юрко неподвижно, лицом к двери, и казалось, он спит.

Но нет… Глаза открыты и вроде бы видят ее. Молчит. Не шевелится. От этого стало даже как-то жутко, и она осторожно спросила:

— Не прогонишь?

Юрко встрепенулся. Он все хорошо видел, все слышал, но не мог поверить ни глазам своим, ни ушам.

Не почудилось ли?..

Но лицо Надийки приближалось к нему, заслоняя собою весь мир. И Юрко испугался, как бы оно вдруг не исчезло, если он на мгновенье закроет глаза.

Потому и смотрел не шевелясь и не моргая.

Она присела на краешек стула возле кровати, и голубые глаза ее остановились на его лице, глядя на него с состраданием и жалостью, а он все еще не верил в ее присутствие.

Только когда она левой рукой (в правой держала какой-то сверток) дотронулась до его лба, горячего, влажного, юноша вздрогнул и попытался приподняться.

— Лежи, лежи… — прошептала Надийка и опять спросила: — Не прогонишь? — Повторила потому, что взгляд Юрка, неестественный из-за расширенных зрачков, ее очень беспокоил и даже пробуждал в ней неосознанный страх.

— Что ты, Надийка… — проговорил он наконец, глотая застрявший в горле ком.

— Глупенький, — улыбнулась Надийка и снова коснулась рукою его лба, а пальцы ее, горячие и чуть дрожащие, шевелились, как бы приглаживая его нечесаные волосы. Эти едва ощутимые прикосновения в радостное томление повергали его сердце. Он крепко зажмурился и вновь открыл глаза, чтобы удостовериться, не исчезло ли волшебное видение.

Оба молчали, не зная, с чего начать разговор.

— Как ты себя чувствуешь? — и рука со лба опустилась к запястью, слегка прижала его чуткими пальцами. Надийка словно вспомнила, что она медсестра. А Юрку показалось, что она не пульс считает, а держит в руке его сердце.

— Пульс нормальный… — сказала она.

Юрко улыбнулся.

— Пульс нормальный… — повторил он тихо и уже громче добавил: — Ты пришла.

Надийка вздохнула.

Юрко не обратил на это внимания.

— Абрикосы тебе принесла, — сказала она, развернула сверток и высыпала на тумбочку большие бархатистые шары.

Она долго сидела. Он не отрываясь смотрел на нее.

Потом она ушла, осторожно закрыв за собой дверь.

Ушла. Но перед глазами Юрка все еще стояло отчетливо: как переступала она порог, как сидела на краешке стула, когда считала пульс, как высыпала абрикосы. Видел ее, какой она только что была — белокурые косы, черные брови (над правой — продолговатый шрам: когда была маленькой, упала на зуб бороны; почему-то шрам этот привлекал к себе внимание: когда Надийка сердилась, он белел и выделялся особенно четко), глаза — голубые, проникновенные, голос — приглушенный, нежный; и легкий и осторожный стукоток каблучков (так ходят только в больнице).

Вот только теплоты руки, пальцев ее почему-то не мог заново ощутить.

Хотя ничего нового, утешительного Надийка ему не сказала (впрочем, ошеломленный ее неожиданным приходом, он и вообще-то не помнил, что она говорила), но одно то, что она пришла, было для него целительно.

Надийка пришла, его Надя, Надежда, Надюшенька, как втайне называл он ее. Она пришла, значит, он ей чем-то дорог, и теперь он обязательно выздоровеет, потому что выздороветь теперь стоит.

Порывисто сел на кровати, свесив худые ноги, хотел встать, но не успел: перед глазами все поплыло, и Надийка, которую только что так отчетливо видел перед собой, начала удаляться, уменьшаться, словно растворяясь в тумане.

Он зажмурился и долго не открывал глаз, а когда открыл, в комнате все было как прежде, но не было Надийки, и только ее абрикосы внимательно смотрели на него.

Он протянул руку, взял абрикос, разломил, вынул косточку. Положил половинку абрикоса в рот. Вкусно. Съел и вторую половинку. Потом второй абрикос, третий. Хотел остановиться, но не мог, пока не остались одни косточки. С таким аппетитом он давно уже не ел, и сейчас почувствовал себя бодрее. И вместе с тем ощутил здоровый голод.