Он схватился руками за голову:
— Не могу, не могу!..
Тогда прямо сказала то, чего не говорила никогда:
— Ты, может быть, не понял меня. Я, ты, ведь, знаешь, терпела все твои измены, и, теперь я примирюсь с тем, что ты будешь любить ее, только не покидай меня…
Но он перебил:
— Нет, нет, это невозможно!
— Никогда, ни словом, ни взглядом, ни намеком…
— Говорю тебе, невозможно!
Она закрыла лицо руками, как будто он бил ее этими словами, но не остановилась в самоунижении.
— Ну, хорошо… Ну, тогда… — голос ее упал. — Тогда пусть… Я уж не знаю… Тогда пусть она живет здесь вот… здесь, в этой комнате, где умерла твоя… наша девочка… Я никогда не выдам себя… своей боли…
Он был не в силах побороть чувство, в котором сказалось больше отвращения, чем жалости.
— Стыдись, что ты говоришь! У тебя девочки, подростки…
И, чтобы смягчить укоризненную резкость этих слов, поспешил добавить:
— Они помогут тебе примириться с этим… с этой неизбежностью…
— Нет! — с отчаянием воскликнула она. — Нет!
И опять в голосе ее зазвучала униженная и страстная мольба:
— Ну, хочешь… хочешь, переговорю с ней я? Она поймет, что это не нарушит ее счастья. А я… я буду рабой. Ведь, я необходима тебе. Ведь, ты нуждаешься в заботах, как ребенок, а она сама дитя.
— Нет, нет! — крикнул он, чувствуя, как его начинает охватывать раздражение.
У нее уже иссякли слова. Тогда она бросилась перед ним на колени и, обхватив его ноги, захлестнула, как петлей.
Это переполнило его терпение.
— Довольно! Ты заставляешь меня раскаиваться в том, что я вернулся!
Она медленно поднялась, растрепанная, с искаженным от страдания и оскорбления лицом.
— Вот как! Ты вернулся! Вернулся от этой рыжей куклы, чтобы еще более унизить меня!..
Он видел, что опять начинается та же кошмарная сцена, и попытался сдержать себя и обуздать ее.
— Ты ругаешь эту девушку, а, между тем, это она послала меня к тебе, чтобы я выпросил у тебя прощение за обиду, которую тебе нанес.
Но эти слова, которыми он думал смягчить ее, вызвали новый взрыв бешенства. Она вскочила и произнесла, закинув вызывающе голову:
— Передай ей, что я плюю на ее милость. Да, да, плюю! Вот так!..
И она в самом деле плюнула, как будто та стояла перед ней.
Он с гримасой отвращения отвернулся от нее и пошел прочь.
Какое-то подозрительное движение у стола заставило его инстинктивно вздрогнуть, но сердце его было так полно злобы к ней, что, если бы она в самом деле вздумала отравиться, он и тогда, пожалуй, не повернулся бы к ней.
Теперь же, лишь встряхнув головой, он подумал:
— Комедия!
И уж был за дверью, когда услышал ее голос. Этот голос был ужасен. Так зовут только утопающие.
Он остановился, не оборачиваясь. Она почти бежала за ним в переднюю.
И вдруг его охватил непобедимый ужас.
Он быстро обернулся назад и в тот же миг взвизгнул от нестерпимой боли.
Огонь хлынул ему в лицо и опалил не только глаза, но и разум.
Что случилось?
Хотел открыть глаза и не мог.
И в то время, как руки его, инстинктивно схватившись за лицо, загорелись тем же самым огнем, он понял все.
Вырвался неистовый вопль:
— Глаза мои!.. Глаза!..
И, теряя сознание от боли и безнадежности, он стал взмахивать руками, ища, за что ухватиться, чтобы не упасть.
И сквозь это помутневшее сознание прорывались и падали в какую-то огненную бездну как будто из-под земли вылетавшие ее стенания:
— Саша!.. Саша!..
Лара одна из первых узнала об этой неописуемой беде в тот же вечер и узнала таким странным, даже страшным образом, что можно было сойти с ума.
Случилось так, что через час, а, может быть, через два после ухода Стрельникова, пришел Дружинин. Первой мыслью ее было не видеться с ним на этот раз. Но тут же быстро передумала: наоборот, именно теперь она скажет ему, чтобы он не надеялся, и что нынче судьба ее решена бесповоротно.
Это вывело ее из того полуоцепенения, в котором она находилась все это время, не зажигая огня, зябко забившись в уголок дивана, грезя в сумерках, постепенно наплывавших и переходивших во мрак, о Стрельникове.
Был даже момент, когда она как будто забылась, оставаясь, однако, душой с ним, представляя то, что, по ее предположению, должно было произойти у него дома с той женщиной, которую она жалела.
И вот именно в эту минуту полузабытья ей померещилось что-то, чего она никак не могла ясно припомнить: как будто слышались чьи-то тяжелые шаги, которые приближались и грозили раздавить. И всего ужаснее, что никого при этом не было видно, а шаги вот тут, около, точно медленно и грузно подходит само горе. И было в этом неясном что-то до такой степени жуткое, что она поспешила зажечь огонь.
Как раз тут-то и явился Дружинин. Он показался ей необычно красивым и кротким, но как будто не настоящим. Настоящий был один только тот, только Стрельников, и это теперь так четко и сильно определилось, что уж не было ни малейшего сомнения в любви.
— Вот, — здороваясь с ним, начала она с неловкой поспешностью, как бы предупреждая все, что он мог сказать ей и на этот раз. — Вот теперь все уже кончено.
— Что кончено? — спросил он, бледнея и прямо глядя на нее.
Виновато улыбаясь, она с некоторой досадой пожала плечами на его недогадливость:
