Ego - эхо - [27]

Поместили раненых в нашей выручалочке-кладовке, постелили обоим вместе, и стало мне даже интересно жить. И патоки уже не хотелось. Нинка сбегала домой, притащила потихоньку от братца громадных полузеленых яблок, сок из них бьет, когда надкусишь, пенно-квасный, кажется, аппорт называются. У нас в саду таких не было. Я теперь час-минуту бегала в кладовку, из кладовки. То воду, то абрикос несу, то расскажу, что делается, то книгу толстую притащила. Но раненым было не до Пушкина. Я отнесла его назад и положила на место - на бабушкину высокую до потолка этажерку. А который "с головой", как сказала бабушка, попросил песенник. У нас песенника не нашлось. У Нинки оказался, у брата ее, Ивана. Как Иван "отмотался" от армии и фронта - не представляю. Здоровый, 20 лет, деловой, ушлый, что-то промышляет, Нинка не рассказывает, хотя и прилепилась к нашему дому как банный лист - не отодрать. Только что не ночует. Живет через дорогу, чуть выше к горе, а сходить за песенником - ни в какую. Просили, просили, нет и все тут - под разными предлогами что, мол, родителей дома нет, а брат ни за что не отдаст - у него глотка воды летом не допросишься, не то, что вещь отдать - Нинка так и "отбоярилась".

Ну, я взяла школьную тетрадку в линеечку и записала песни по памяти наизусть их знала.

Подбежала Валя Васина - моя главная подруга, комсомолка уже, боевая такая, активная. Она часто забегала после смерти Коли. Как узнала, что у нас раненые, стала помогать и песни записывать. Она только позавчера проводила в часть своего любимого. Скорее всего это она, Валя Васина, примером своим влюбила меня в комсомол.

Потом мы четверо - Володя, Нинка, Валя и я - потихонечку всю ночь пели, а раненый в голову то засыпал, то открывал глаза и тогда улыбался... Куда-то далеко вперед, не нам. Он не мог бы читать песенник. А тем более петь. Слава Богу, не бредил. Я боялась. Операция была всего неделю назад, объяснил Володя.

Мы не спали совсем. Перепели все песни. Правда, почти шепотом. Сидели возле раненых, и мама, и бабушка с нами тоже, и все гадали, что делать. Прошепчем песню, помолчим, послушаем стрельбу, то приближается она, то отдаляется... Помолчим, поохаем и снова пошепчемся. Что делать? Выходила к калитке "на разведку". За Змейкой - Змейка - гора так называется, около Минвод - багровое зарево. Что там горит? И что в Минводах?..

После десятого, наверное, песенного захода решили, что раненые пролежат у нас дня три и двинутся: если немца отобьют - обратно в госпиталь, если нет - в лес. Куда же еще? Через линию фронта не пробиться, а с раненой головой тем более. О партизанах здесь пока не слышно. Может, позже появятся? А сейчас - ягоды, грибы, трава, скалы, пещеры, ручьи - тепло, лето. Бештау путаная гора, самая таинственная из всех наших кавказских. Вполне можно несколько дней пережить. Который легко ранен, Володя, будет помогать Виктору. Мы то оставляли их, это они сами так решили.

А на следующий день - солнце яркое, утро ясное, быстро прогревается воздух, и наша железная крыша часто-часто так потрескивает. Я даже влезла на длинную такую лестницу - она всегда приставлена к чердаку, там хранится всякий интересный хлам, который никому не нужен, а выбросить жалко. Старьевщики до войны частенько покрикивали за калиткой: "Старье берем! Давай не жалей, доставай, предлагай, продавай, много даем, старье берем!"Все жалко было, не отдавали. Я иногда залезаю туда, на чердак, когда хочу провести время "культурно". В этот раз меня подвигнул интерес к непонятному треску на крыше. Я девочка самостоятельная и ловкая, решила через чердачное окно вылезти на крышу и прояснить, что же такое постукивает, потрескивает.

Бабушка увидела, да как закричит:

-Слезай, негодница! Это же пули по крыше колотят! Немцы на шоссейке нашей, уже впереди идут, на Пятигорск и дальше уже! Карасиха видела их, на мотоциклетках все. Останавливаются! Карасиха говорит - одеколоном поливают, через груши разбрызгивают и конфетами-леденцами угощают - монпансье называется. Наших военных уже никогошеньки не видно. Старика-то Чекрыжова, Верусик, убило пулею, беднягу. Такой вот сумасшедший, тоже вроде тебя, полез на курятник поглядеть, какая-то шальная его и поймала - не то наша, не то какая. Надо же! И победы теперь не увидит. Сашка-то, его сынок, где бедняга? Прятаться надо в погреб, а то убьют. И раненых туда спустить - бабушка, обычно немногословная, а здесь, как прорвало ее - тараторила от волнения, от ожиданной неожиданности...

Я побежала в кладовку, выложила все одним духом нашим раненым и повела их к погребу. Раненый в голову с трудом доплелся сам уже, но спускаться отказался. И оба они, переглянувшись, сказали, что это дело не для них, надо уходить.

Все же мне пришлось в тот день залезть на чердак и сбросить тюк с дедушкиным старьем. Бабушка кое-что нашла в нем из дедушкиной одежды.

Мы угостили раненых на прощание сладко-соленой патокой, дали с собой овощей и ягод и еще засветло они отправились. Они пошли налево вверх по улице Ленина, к горе Бештау, в противоположную от шоссе и от железной дороги сторону. Опирались друг на друга. Как они шли - ума не приложу. Вчера еще мы одного волокли из госпиталя. А госпиталь ведь рядом, всего через квартал. А квартал - из одного дома.