Его большой день - [74]

«Этакие деньги отдать, и кому? Бродяге какому-то безродному, да за что?» — возмущались мои родители. Долго после того я прятал свою покупку. А мышка сметливая оказалась: просить умела, зубками бумажку, как щипчиками, протыкала. Лишь узнав о ее талантах, отец с матерью простили мне эти двадцать крейцеров. Но я им так никогда и не сказал, во что мне белая мышь обошлась.

Как заботливо я ухаживал за белой мышкой! Все лето она у меня прожила, свободно по дому бегала. Только войду в комнату, а она тут как тут и просит чего-нибудь вкусненького.

Осенью стали собираться в дом полевые мыши. Одна в сенях дырку прогрызла между полом и стеной. Белая мышь эту дырку вскоре нашла и шмыг туда! — в гости к полевой. Они крепко подружились.

С той поры белая мышка частенько выскакивала из норки мне навстречу, когда я в сени входил. Сядет на задние лапки и передние ко мне тянет, ждет подачки. А у меня всегда в карманах что-нибудь для нее припасено: то сахару кусочек, то корочка, то орешки. Сколько одних орехов нарвал я для нее в лесу!

Сяду, бывало, орешек на колено положу, а мышка — гоп! — уже грызет его.

И что же вижу однажды!

Чей-то острый носик из мышиной норки высовывается и блестящие глазки с любопытством смотрят на белую мышку. А та знай себе орешки хрупает.

Чуть шевельнулся я — носик и глазки исчезли в дырке. Но не долго выдержала полевая мышка. Ведь и в норке, должно быть, слышно было, как ее беленькая подружка грызет орешек. Как тут не соблазниться! Выглянула серая еще разок, а там и совсем вылезла. Я сидел смирно, шевельнуться боялся — спугну еще. Но в тот день полевая мышка так и не решилась отойти от норки. На другой день опять я белую мышку угощал. Смотрю — и полевая осмелела, от норки отбежала. Осматривается, а сама настороже — готова, чуть зашумит что, юркнуть в свою норку. Бросил я ей орешек, схватила она его — и к себе утащила.

Через несколько дней полевая мышка так расхрабрилась, что стала ко мне подходить. И всякий раз я ей что-нибудь бросал.

Еще немного спустя стал я орешек себе на колено класть, как для белой мышки. Только полевая мышка долго еще не решалась по штанине взобраться на мое колено, но и от орешка отказываться ей не хотелось. Вот как-то раз лакомится белая мышка у меня на колене. Вдруг серенькая решилась, взбежала по ноге, орешек схватила и — вниз. Орешек на полу сгрызла. А на следующий день орешек она у меня на коленях съела.

С тех пор, бывало, только скрипну я дверью, обе мыши уже меня ждут. Я угощал их поровну. Они ели на моем колене, из моих рук и даже друг за дружкой по мне гонялись.

Уж не знаю, сколько времени так продолжалось бы. Но у нас в доме слишком много мышей развелось. Мама что ни день жаловалась: опять они в чулане что-то съели. Вот отец однажды и принес кота; тот разбирать не стал, какая мышь ученая, какая нет, серая она или белая, всех до единой переловил. С тех пор меня уже никто больше в сенях не поджидал. А в карманах долго еще орешки лежали, только отдать их было некому…

Дядя Богдан улыбался и весело попыхивал трубочкой. Должно быть, с удовольствием вспоминал детство.

Немного спустя он тихо так сказал:

— Природу я с малых лет любил. Мой это был мир. Я бродил по лесу и то за муравьем, то за жучком или птицей часами наблюдал… А вот завтра, — он лукаво взглянул на меня, — пойдут у нас с вами рассказы настоящие, охотничьи!

4. Окаменевший олень

На другой день мы отправились на Майов пик.

Мы шли по охотничьей тропе, устланной хвоей, словно по ковру. Дядя Богдан отшвыривал в сторону сухие веточки, чтобы я нечаянно не наступил, не зашумел бы. Шли мы молча и только пристально поглядывали по сторонам.

По пути видели мы косулю с козленочком, но прошли так неслышно, что они нас даже не заметили.

На Майовом пике, поросшем высокими старыми елями, дядя Богдан выбрал уютную полянку. На ней мы и расположились.

— С чего же начинать? — спрашивает дядя Богдан и достает из своей кожаной сумки хлеб с брынзой. А мне так и кажется, что он сейчас новую историю достанет.

— С чего вам угодно, дядя Богдан, — отвечаю.

— На первый раз выбирайте сами, — подбадривает он меня. — Не бойтесь, запас у меня большой, о чем хотите, рассказать могу. Бродил я много по лесам, всякой всячины насмотрелся. На прудах в Южной Чехии служил, и о тех местах кое-что рассказать сумею.

Ну, если так, стал я думать, что же выбрать? Обо всем хочется послушать! Об оленях, рысях, косулях или лисицах. Не так-то просто решить.

— Так что же?.. — понукает меня дядя Богдан.

— Ну, хоть… об оленях, — выпалил я и, подумав, добавил: — Или о рысях.

Старик засмеялся.

— С чего-нибудь одного надо. Об оленях, значит… Много любопытного я о них знаю.

— Вот и расскажите все…

— Расскажу, все расскажу, отчего же не рассказать. Только по порядку. Сегодня — об олене, который окаменел.

— Окаменел? — Я просто рот открыл от изумления. — Это сказка, что ли?

Дядя Богдан смеется. Морщинки вокруг глаз собрались.

— Какая там сказка, — говорит, — быль самая взаяравская. — И тут же, словно обидевшись, добавляет: — Не стану же я разные глупости болтать.

Я успокоил его: к слову, мол, пришлось.

Наконец он набил трубочку, закурил и начал: