Его большой день - [71]

— С чем к нам пожаловали? — начал он, первым протянув мне руку, как и подобает хозяину дома. Тут он спохватился, темные глаза его блеснули, и он хлопнул себя по лбу. — А вы не тот самый, что собирался книгу писать… из Братиславы?

Киваю ему в ответ и улыбаюсь: правильно, мол, тот самый.

— Ну, ну, как я сразу не догадался? — говорит дядя Богдан. — Ведь мы ждем вас… Ну, милости просим. Садитесь. — Он усадил меня на скамейку и крикнул в открытую дверь: — Старуха, гость у нас, принеси чего-нибудь закусить! Человек с дороги, горшок простокваши ему не помешает!

А у меня уж слюнки текут: что греха таить — до смерти люблю кислое молоко. Да и пить хочется, язык к нёбу прилипает.

Пока «старуха», или, иначе говоря, тетя Гана, собиралась принести простоквашу, дядя Богдан принялся меня обо всем расспрашивать. Между прочим, спросил, охочусь я по-настоящему или раз в год для развлечения. Я признался, что охочусь редко, — все некогда. Тогда он подмигнул мне и сказал:

— Ну, теперь-то я вас по лесам повожу, наверстаете упущенное. Дома не засидимся, не беспокойтесь! Посадки в лесном питомнике у нас давно закончены, дороги в порядке, лес рубить только осенью начнем, вот я и взял отпуск. Разве что в питомник иной раз заглянуть придется, чтобы женщины ненароком с сорняками деревца молодые не повыдергали.

Тем временем я разглядывал манок для оленей. Нет, ни за что не признался бы я теперь, как здорово меня этот рог обманул. Пожалуй, дядя Богдан обо мне невесть что подумает. Слыханное ли дело, чтобы олени трубили летом!

Так же радушно встретила меня и тетя Гана. Она накрыла на веранде белой скатертью столик, поставила полный горшок простокваши, положила хлеб и кусок масла на листе хрена и принялась меня угощать. Кушайте, мол, на здоровье, сколько душе угодно, не стесняйтесь.

И я не заставил просить себя дважды.

— А когда они наедятся, отведи их в комнату, пусть там расположатся! — распорядилась тетя Гана.

Дядя Богдан кивнул и нетерпеливо стал ждать, когда я кончу завтракать.

Я отодвинул горшок, дядя Богдан встал и хотел было взять мой рюкзак, но я не позволил. Мы вошли в просторную комнату. Я остановился у двери, и глаза у меня разбежались. Не могу отвести взгляд от сокровищ, которыми полным-полна комната. На всех четырех стенах — охотничьи трофеи. Тут и оленьи рога, и кабаньи клыки, и «лиры» горных тетеревов, и даже чучела косача и куницы с белой грудкой. На полу и на стульях разостланы звериные шкуры. Но самым удивительным были девять белых рысьих черепов, лежавшие рядком на шкафу.

— Входите же, — приглашает меня дядя Богдан, видя, что я не трогаюсь с места. Он довольно улыбается. Ему, конечно, льстит мое удивление. — А вот в той комнате вы жить будете. — И он показывает мне другую дверь.

И там есть на что посмотреть. На стенах висят коллекции насекомых — жуков и бабочек. Жучки — от крохотного, с булавочную головку, до огромного жука-оленя, мотыльки — от маленького, с ноготь на мизинце, до большущей бабочки с пестрыми радужными крыльями с ладонь. На столе пять толстенных альбомов с фотографиями. Я бросил свой рюкзак в угол и уткнулся в них. Животные, жуки, растения — все поймал дядя Богдан своим фотографическим аппаратом.

Ну как оторваться от этого охотничьего музея? А хозяин терпеливо ждет, когда я все рассмотрю, попыхивает трубочкой да иногда двумя-тремя словами что-нибудь поясняет. Я достал толстую записную книжку. Дядя Богдан прищурился и сказал:

— Предупреждаю: будете записывать — не извольте путать охотничьи выражения! Если я скажу, что у лисы прави́ло, так не вздумайте написать, что у нее хвост! И подстреленное животное «красит», а не истекает кровью!..

Он предупредил меня, что по-охотничьи олени и косули — «благородная дичь»; дикие кабаны — «черная дичь»; что у хищников не зубы, а «оружие»; тетерев — косач, и не хвост у него, а «веер»; у горного тетерева — «лира»; что охотник стреляет оленю не в бок, а в лопатку. И еще много кое-чего сказал он мне.

Я дал слово писать только так, как он говорит, а не по-своему…

Вот так я и познакомился с дядей Богданом.

А потом моя записная книжка постепенно заполнилась необыкновенными охотничьими историями.

В хорошую погоду дядя Богдан брал ружье, перекидывал свою неразлучную кожаную сумку через плечо, и мы уходили в лес — каждый раз в другие места. Там, в глухомани, где лишь тихо шелестели вершины елей и сосен, дядя Богдан садился, открывал свою сумку, доставал оттуда какую-нибудь закуску и прежде всего угощал меня, приговаривая:

— Ешьте, ешьте! В лесу аппетит вдвойне разыгрывается!

Вместе со съестными припасами дядя Богдан как бы извлекал из сумки свои воспоминания.

Мы сидели дома только в ненастье, когда в долине стоял туман. Дядя Богдан приводил меня в комнату с трофеями, растапливал печку — в сырую погоду у него разыгрывался ревматизм — и принимался рассказывать.

Но сейчас я представляю слово ему самому.

Итак, слушайте!

2. Необыкновенная подруга

— Золотой души человек была наша бабушка, — так начал дядя Богдан свой первый рассказ.

Но, должно быть, очень уж у меня было удивленное лицо, и он тут же поспешил объяснить, что общего у его бабушки с охотничьими рассказами.