Эгипет. Том 1 - [349]

Нет: они не будут спасены, они окажутся в том счастливом уголке, где никто не спасен и не проклят, ибо не судимы они будут. Слезы навернулись на глаза императора.

Замковая комната, из окна которой он смотрел на город, служила рабочей комнатой, кабинетом и убежищем. Здесь со своими помощниками (тремя монахами и недавно остриженным послушником — сейчас они терпеливо наблюдали за его медитацией) император строил и перестраивал часы, шлифовал линзы, изучал катоптрику,[698] ночи напролет измерял движение звезд. Здесь император рисовал; его дед Карл некогда склонился, чтобы подобрать кисть Тициана,[699] но Рудольф учился искусству сам и без устали (и без толку, о чем он прекрасно знал) работал над полотнами.

Он любил часы, как и все Габсбурги; Карл провел остаток жизни в горах Испании, пытаясь заставить все свои часы звонить в одно и то же время. Он любил часы, но не верил в их времяисчисление.

Время (император никогда не размышлял о нем — идея просто возникла, и он понял, что именно это всегда чувствовал) подобно волнению на поверхности пруда от брошенного камня — Слова Господнего, что было произнесено в начале мира; различие лишь в том, что новая зыбь не слабее и уже предыдущей, а, напротив, сильнее и содержит в себе все прежние. Время неподвижно, однако вместительно; нет ничего нового под солнцем, ибо всё содержится в каждом круге.

Посему астрономы видят будущее в вечном коловращении звезд и планет.

Так, Региомонтан[700] — астроном, живший почти полтора века назад, — узрел этот ужасный год (Octavegesimus octavus mirabilis annus, восемьдесят восьмой, год чудес), вычислил все бедствия, все пагубные влияния звезд (соединение Сатурна, Юпитера и Марса — прямо сейчас, в этот день — в холодном доме Луны) и записал все их последствия: Даже если земля и море не обратятся в руины, все же мир содрогнется от боли, империи рухнут, будут везде великие стенания. Ни один из астрономов или докторов, с которыми говорил император — а в этом городе было к кому обратиться, — не мог предложить толкование сколько-нибудь благоприятней.

Доктор-англичанин, стоявший перед ним, советовал прислушаться к ангелам и покаяться. Император не будет каяться, ибо не верит, что грешен. И вот наступил annus mirabilis.[701] Весь мир знал об этом. Реформисты потирали руки с жуткой радостью, предвидя падение Зверя, Блудницы; иезуиты задирали бритые подбородки, ожидая для своей Армии ангельскую помощь. А тем временем хозяйничали ведьмы, изобиловали дурные знамения, волки хватали детей на улицах деревень.

Удивлялись ли подданные, что он не бывает в приемной, отказывается ходить среди людей, закрылся в башенном покое? Пусть удивляются.

Английская королева обезглавила королеву шотландскую,[702] ужасное преступление, от которого (как ему сообщили) она немедленно в слезах отреклась, раздирая на себе одежды, как ей и пристало; она заточила в темницу всех, свершивших это деяние (Рудольфу виделся высокий человек в черном). Но ничто не уберегло ее от последствий. Внизу во дворце Рудольфа испанский посол, папский нунций и меньшие эмиссары сидели в приемной или бродили, ярясь и скучая, по музейным комнатам и библиотекам, неделями ожидая, чтобы передать императору новости, которые он давно уже знал: что флот его дяди Филиппа Испанского вышел в море, что скоро Англия будет опустошена, что (насколько он знал) королева английская мертва, виселицы и столбы для сожжений установлены, и дым от плоти еретиков достиг ноздрей довольного Бога. Англия далеко, мало ли что в ней происходит.

В детстве он жил при испанском дворе и видел аутодафе в Вальядолиде и Севилье. Он помнил запах. В те дни он был праведен, почти свят, хотя и не одинок среди святых королевского двора; он каждый день ходил к мессе, стоял у алтаря в скромной рясе со стихарем и причащался. В те дни он испытывал восторженное изумление оттого, что литургический год явился ему моделью или эмблемой жизни Христа: зима приносила Воплощение, весна — Искупление; летом Святой Дух сходил на Церковь в Троицын День, середина лета и осень являли рост и триумф Церкви. То же и с днями недели: в понедельник Христос родился, во вторник преуспел в премудрости,[703] в среду окрещен, в четверг учил и исцелял, в пятницу страдал и умер, в субботу сошел во ад, в воскресенье — чудо Хлеба — восстал из мертвых.

Но и на каждой мессе в малых приделах происходило чудо: Христос воплощался в дивной теургии освящения, приносил Себя в жертву, когда гостию жевали и глотали, нисходил в темное и смрадное нутро, лишь для того, чтобы со славою воскреснуть в преображенном сердце.

Но в каждой мессе (в восторге смотрел он тогда, столько лет назад, на суровые астурийские горы) воплощалась и вся История Мира, не просто показанная или разыгранная, нет — в центре ее жило то же чудо, что повторяется изо дня в день во всех церквях христианского мира: Сотворение Грехопадение Воплощение Страсти Воскресение. Деяния. Конец света.

Каждый новый миг содержит в себе прежний, содержит их все, равно как и сам содержится в следующем. Император Рудольф оперся массивной челюстью на ладонь, а локтем — на теплый каменный подоконник дворцового окна. Он месяцами не вкушал Плоть Христову.