Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - [112]

В то же время Антоний был достаточно умен для того, чтобы понимать: присутствие Клеопатры может погубить все предприятие. Он знал, как относятся к ней римляне, считавшие ее злой женщиной, поклоняющейся ложным богам, соблазнительницей благородных римлян; он догадывался, что ее повторное появление на итальянской земле равнозначно получению Октавианом дюжины легионов. Все это и многое другое, должно быть, промелькнуло в голове Антония, когда он подыскивал слова, чтобы объяснить свое замешательство, как вдруг Клеопатра, словно читая его мысли, предложила дважды подумать, прежде чем отправляться в путь. «Разве Октавиан, обещающий безопасный проход, не тот же лживый человек, который должен был предоставить тебе четыре легиона в обмен на эскадру кораблей? – спрашивала она. – Раз уж он нарушил слово тогда, какова вероятность, что он сдержит его теперь? Скорее всего, он предложил этот безопасный проход, только чтобы убедить тебя посадить свои войска на корабли, а сам собирается напасть на них посреди океана, сжечь суда и утопить всех находящихся на борту». Это положило бы конец мечте Антония о победе, и, возможно, Клеопатра также намекнула на то, что подобная неосмотрительность станет толчком к разрыву отношений. Она пообещала: если Антоний будет настаивать на том, чтобы принять приглашение Октавиана, то она заберет свои корабли и вернется с ними в Египет.

Это был еще один ультиматум Клеопатры, положивший конец спору и похожий на поставленный ею в Эфесе, и Антоний больше не заговаривал о поездке в Италию. Но слова Клеопатры имели двойной смысл. Бесконечные переезды и остановки, вечные торжества утомили ее гораздо сильнее, чем подозревал Антоний. Жизнь в Эфесе показалась Клеопатре весьма приятной, время, проведенное в Афинах, доставило ей чуть меньше удовольствия, но она была поглощена страстным желанием вернуться в Александрию. Мнения простых людей редко влияли на ее точку зрения, но в Греции она вынуждена была признать, что друзья Антония относятся к ней с крайней неприязнью. Ее высокомерные притязания на власть унижали также правителей Азии, которые воевали вместе с Антонием, а постоянное вмешательство в планирование и осуществление военных походов оскорбляло его военных советников. Возможно, у ее капризов имелись и физиологические причины. Ей вскоре должно было исполниться 40 лет, а это очень опасный период в жизни женщины, когда причуды заменяют размышления, а сомнения – решительность.

Возможно, это предположение может частично служить объяснением позиции, которую занимала Клеопатра в течение недель, предшествовавших битве при Акциуме. В сочинениях античных авторов об этом ничего не сказано, но, возможно, тогда Клеопатра хотела вернуться в Александрию и увезти с собой Антония. Выполнить эту задачу было сложно. Антоний оставался солдатом и считал дезертирство перед лицом врага отвратительным преступлением. Тем не менее, судя по тому, чем все закончилось, Клеопатра, должно быть, мягко, но решительно настаивала на своем, упрекая мужа в трусости и недальновидности.

Царица планировала стратегический отход. Часть армии должна была остаться в Греции для решения жизненно важных вопросов гарнизона, а флот – в водах Эпира, чтобы прикрывать береговую линию, тогда как основному контингенту войск следовало вновь пересечь Геллеспонт и занять Сирию. Кроме того, Клеопатра предполагала, что по возвращении в Александрию Антоний сможет спокойно подумать о завоевании Парфии. Захватив Парфию, он распространит свою власть на весь Восток и, опираясь на столь обширные ресурсы, сможет с уверенностью в победе атаковать Октавиана в Италии. Возможно, она сделала подобное предложение, и Антоний в общих чертах его принял. Воспоминания о недавней катастрофе в Парфии, очевидно, были еще свежими, и перспектива стереть их с помощью нового похода подкрепила доводы Клеопатры.

Однако Антоний обещал лишь рассмотреть это предложение и все еще не принял решение, когда сообщения о том, что Октавиан сосредотачивает войска и транспорт у Брундизия, чтобы пересечь Адриатику, вынудили его переместить свою штаб-квартиру из Афин в Патры и поторопиться с возвращением сил из Малой Азии. Некоторые из них были слишком далеко, чтобы услышать призыв вовремя, другие задержались в пути. Тем не менее он мог рассчитывать на грозную армию, собранную со всех уголков азиатских владений, устрашающие, хоть и разнородные силы, возможно состоявшие из 100-тысячных конницы и пехоты, мощь которых была бы больше, если бы Антоний не оставил позади себя столько легионов. Четыре или пять из них потребовались для защиты гарнизона между Египтом и Киренаикой, в Сирии остались еще три, в Малой Азии – еще полдюжины. Подобное прискорбно неправильное использование людей можно объяснить, только предположив, что Антоний больше думал о безопасности путей сообщения с Египтом, чем о захвате Италии.

Его морская стратегия не была более разумной. У него были все основания полагать, что его флот превосходит любой, собранный Октавианом. Но вместо того, чтобы держать корабли в море в целях предотвращения объединения эскадры противника, базировавшейся на Коркире (Корфу), и вражеских кораблей, охранявших армию Октавиана в Адриатике, он безрассудно позволил своему адмиралу укрыться в заливе Арта, закрытой гавани в Эпире. Там флоту, несомненно, не грозило нападение; с другой стороны, поскольку в открытое море можно было попасть только через узкий пролив, предприимчивый враг вполне был способен нейтрализовать корабли.