Егеренок - [52]
Машина остановилась у сельсовета. На крыльцо вышел Аким Михайлович, за ним — Венька Арбузов и Саня Мизинов.
— Привет, привет, почтеннейший Порфирий Митрофанович! — председатель сельсовета насмешливо поклонился. — Кончились, стало быть, ваши похождения, а?
Мордовцев спустился на землю, отогнул воротник пиджака.
— О чем вы, Аким Михайлович? Ах, вы про это? — указал он на кадку с мясом, видную в откинутый задний борт. — Это просто недоразумение, уж поверьте мне, старейшему в селе охотнику и честнейшему человеку.
— Что-о-о? — Аким Михайлович и фуражку надеть забыл.
— Совершеннейшее недоразумение. Да разве я когда законы нарушал? Извините, ни-ког-да. Это мы вот с товарищем Кудрявцевым специально для школьных ребятишек потрудились, летом им без мясца, сами понимаете, питание недостаточное.
Целую минуту, наверно, стоял председатель сельсовета и не мог вымолвить ни слова от такого нахальства. К сельсовету сбегались ребятишки, подошли бабка Сигачиха и непременный участник всех собраний и сходок старик Мизинов. Бабка Сигачиха уставилась на Мордовцева чернущими глазами.
— Здравствуй, сладкий ты мой, здравствуй, кладовщик — хозяин живота нашего! Это ты, значит, для интерната мясца-то расстарался? Вот доброта-то, вот она душевность-то где. Так и прет она из тебя, доброта-то, так и прет. Ой, сладкий мой, ой, сокол славный, умнейшая у тебя голова, да тумаку досталась!
Бабка ткнула длинным костлявым пальцем в лоб Мордовцеву и, скаля желтые клыки, засмеялась.
Захохотал Аким Михайлович, засмеялся Сергей Иванович, едко захихикал старик Мизинов, у Сигача брови полезли на лоб — все давно знали, какова доброта кладовщика Мордовцева.
Мордовцев плюнул под ноги Сигачихе и быстро пошел, почти побежал к своему дому, а вдогонку ему скромно хохотнул и участковый Сиволобов.
Глава XXIII
Голос был незнакомый, звучал властно. Кто это? Не Аким Михайлович и не Сергей Иванович. Участковый Сиволобов и не потерпел бы от них такого тона.
Ромка прикрыл за собой входную дверь и задержался у порога. За перегородкой в кабинете председателя сельсовета разговаривали громко, но по-деловому спокойно. Ромка понимал, что подслушивать чужие разговоры позорно, но в растерянности не знал, что делать. Доктор сегодня утром разрешил отцу разговаривать, и отец послал за милиционером и председателем сельсовета. А тут — чужой.
— Я, товарищ майор, все меры принял. Есть и результаты. Вынутая врачом пуля и кусок свинца со свежим срезом отвезены мной в райотдел на экспертизу.
— Знаю, результаты экспертизы у меня. Пуля и кусок свинца одной структуры. Значит…
— В егеря стреляли из ружья Силыча!
— Это значит только, что пуля сделана из данного свинца. Но этот ваш механик или кто-нибудь из его семьи мог кому-то свои пули дать взаймы, подарить, словом — передать.
— Бывает и такое, но… Ружье недавно вычищено, значит, из него стреляли, да и Силыч подтвердил, что его сын Аркадий брал в лес ружье с неделю назад, лайку к выстрелам приучал. Слишком все сходится.
— Согласен, совпадения поразительны. И это укрепляет версию, что на егеря покушался кто-то из семьи механика, если не сам хозяин, и не заслуга стрелявшего, что пуля прошла выше сердца… Какие отношения были у семьи механика с егерем?
— Да какие отношения? Обыкновенные, как и у всех. Однако не ругались, Силыч даже на сторону егеря при спорах вставал, а в браконьерстве никто из семьи механика ни разу уличен не был, — голос участкового звучал с искренним недоумением. — Может, привести Аркадия? Вы сами допросите, я еще не успел.
— Хорошо, проверим вашу версию не откладывая. Вызывайте Малашкина.
— Слушаюсь!
Дверь кабинета распахнулась. Сиволобов сдвинул брови.
— Ты чего здесь, Хромов?
Ромка объяснил, зачем пришел в сельсовет.
— Ясно, поговорим… Аким Михайлович, тут егерев сын пришел, отец его прислал.
— А ну, пусть войдет.
В кабинете за столом председателя сельсовета сидел худощавый человек. Серая форма, погоны с крупными звездочками на просветах, лицо длинное, книзу узкое, волосы зачесаны надо лбом, а глаза неулыбчивые.
Аким Михайлович пристроился сбоку от стола, на диванчике у стены, и по обыкновению жевал флотскую цигарку. Он, видно, был озабочен и спросил неласково:
— Чего тебе, Роман?
Выслушав объяснение, сухо сказал:
— Передай, что скоро придем. Обязательно. Товарищ майор из райотдела милиции специально приехал. Иди, Роман.
Из сельсовета Ромка вышел чуть обиженный. Аким Михайлович мог бы и по-другому обойтись. Сказал бы майору про Пионерский дозор, оставил бы в кабинете, может, майор расспросить захочет? Да и послушать бы, как будут допрашивать Аркашку Малашкина.
Но о том, чем закончился допрос Аркашки, Ромка узнал только через два часа, когда председатель сельсовета, майор и участковый пришли в больницу.
Хотя его из палаты вытурили, Ромка сообразил, как сделать: больница старая, одноэтажная, окна отцовской палаты открыты по-летнему настежь — долго ли на завалинке пристроиться. А тайны, которые услышишь, не обязательно всем разбалтывать. Сигачу только, и то потихоньку.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.