Ефрейтор Икс - [10]

– А сколько, по-твоему, их было?

– Русских тысяч двадцать пять, татар – тыщ тридцать-сорок… А еще правдоподобнее – раз в десять меньше и этого числа…

– Всего?!

– По тем временам, это очень приличные военные силы. Французский король в то время мог выставить армию всего тысяч в пять человек…

– Но летописи же говорят, что поднялась вся Русь, от мала до велика…

– Правильно, поднялась. Но потому Дмитрий Донской и великий полководец, что на Куликово поле он не повел мало подготовленное ополчение, а повел лишь свою профессиональную армию, а ополчение посадил по городам в гарнизоны, на случай своей неудачи. Слава Богу, что кроме снобов историков, есть мы, писатели; можем любой их исторический ляпсус подвергнуть сомнению и анализу. Взять хотя бы то же самое Куликово поле… Историки совершенно серьезно утверждают, что русские на Куликовом поле были вооружены дубьем, и никто не имел доспехов, кроме, разумеется, военачальников, лишь на том основании, что в захоронениях, и на самом поле, не найдено ни единого меча, и ни единой кольчуги. Хотя, буквально через несколько страниц того же учебника, можно прочесть, что полный воинский доспех стоил столько же, сколько пятьдесят быков. Да какой дурак такую ценную вещь оставит ржаветь на поле боя! Но историки делают другой вывод; если доспех так дорого стоит, значит, он был и не по карману русским воинам. Еще как по карману! Мало того, что русские воины неплохо зарабатывали мечом, нанимаясь на службу к каким-нибудь королям, да и к своим князьям тоже, доспехи и оружие передавались по наследству, и та же кольчуга могла служить десятилетиями, и даже веками. А что ей сделается? Если вовремя ремонтировать и смазывать жиром… И еще есть один аспект. Сами историки пишут, что татарский воин успевал выпустить еще девять стрел, пока первая была еще в воздухе, в полете. Так нафига им вступать в рукопашную с лапотной ратью, без щитов и кольчуг, когда можно подскакать шагов на сто и всю толпу расстрелять из луков! Так что, утро на Куликовом поле выглядело совсем не так, как на знаменитой картине. Там стояла не толпа суровых мужиков, вооруженных кто чем, а стояли безупречно ровные ряды профессиональных воинов в сверкающих доспехах. Да и вообще, там не татарская орда напирала на русских, а вполне европейское войско. Потому как загадочная история произошла с Мамаем после поражения: он почему-то побежал скрываться в генуэзскую колонию в Крыму. А самое интересное, генуэзцы дали ему еще войско, и он еще несколько лет пытался на Днепре и Дунае кому-то доказать, что он чего-то значит.

Денис, наконец, слез с березы, подсел к "столу" и принялся уплетать закуску. Павел ел не торопясь, размышляя о произошедших в нем за последний год переменах. Стоило только подержать в руках роскошно оформленные, в красочных обложках, свои книги, как сразу же исчезли все обиды на всяких Кобылиных, Светляковых и Гришек, за их пренебрежение, да и явные оскорбления тоже. Совершенно пропало желание ходить на всякие окололитературные тусовки. Изредка Павел появлялся на собраниях "Белого каравана", с парой бутылок водки и хорошей закуской, с тайным умыслом, что коллеги писатели и поэты не будут болтать об искусстве и литературе, а сразу перейдут к делу, то есть к водке.

Как-то, уже в конце зимы, когда получил гонорар за вторую свою книгу, он заявился на собрание литобъединения. Прикинутый с ног до головы в "фирму", в роскошной дубленке и бобровой шапке, посидел со скучающим видом в сторонке.

Руководительница спросила с самым простецким видом, будто совсем недавно его и не выгоняли с позором отсюда:

– Паша, а почему на собрания не приходишь?

Он пожал плечами, сказал нехотя:

– Да уж как-то и не к лицу…

– А почему бы тебе в Союз не вступить? У тебя ведь уже есть две книги?..

– Три… Третья – сборник рассказов, правда, очень маленьким тиражом в Москве вышла. Сюда не дошла. Только у меня есть парочка авторских экземпляров. В ней, кстати, и те два рассказа, что вы в молодежном сборнике печатать отказались…

– Ну, Паша!.. Разве ж я отказалась? Там же свой редактор был…

– Знаете, когда я был совершенно начинающий и наивный дурачок, я бы, может быть, и поверил этому, но теперь-то я пообтерся… Вы, и только вы решаете, кого печатать в молодежном сборнике, а кого нет…

Она даже не смутилась, продолжала:

– Но теперь-то тебя в Союз примут единогласно!

– Знаете, все те вещи, которые сейчас печатаются миллионными тиражами, я ведь написал, когда ходил сюда. Но тогда было единогласное мнение, что я графоман. Нет, меня хвалили, хлопали по плечу, но почему-то было мнение, что я графоман. Это какая-то патология писательской среды: никто не верит глазам своим, главное – есть мнение… А чье оно, и есть ли вообще – дело десятое. Так что, не тянет меня в ваш Союз… Я сюда зашел, Люсю Коростелеву повидать… Что, давно не появляется?..

– Заходит изредка…

Павел поднялся, и вышел, без сожаления простившись с еще одним куском своей жизни.

Наевшись, Павел откинулся на теплую землю, глядя в небо сквозь листву березы. Ольга пошелестела бумагой, после чего к запаху дыма от березовых валежин, подмешался едкий запах горящей газеты. Павел лениво и банально подумал, что она так воняет, наверное, из-за той грязи, о которой сейчас любят писать газеты. Тут же сообразил, что эта сентенция особенно часто встречается в иностранных детективах. Он закрыл глаза, проговорил: