Эфиопика - [82]

Поэтому-то и он сам, Ахэмен, поспешил тайно вырваться и доставить это известие, не будучи в силах скрыть то, что касается его господина, – настолько привязан он к своему господину.

После того как этими известиями он возбудил ярость Ороондата – тот был полон негодования и порывался мстить, – Ахэмен воспламенил и его вожделение, прибавив рассказ о Хариклее, превознося ее всячески, – впрочем, это соответствовало действительности. Восторженно описывал он красоту и цветущий возраст девушки, невиданные до сих пор и какие вряд ли когда встретишь.

– Все твои наложницы, – говорил Ахэмен, – ничто в сравнении с этой девушкой – не только мемфисские, но и те, что последовали за тобой.

И многое другое прибавил Ахэмен в надежде, если Ороондат сойдется с Хариклеей, затем и самому немного спустя взять ее в жены, выпросив в награду за свои известия.

Сатрап уже совсем разъярился, воспламенился, попав как бы в тенета гнева и вожделения. Не медля, призвал он Багоаса[139], одного из доверенных евнухов, дал ему пятьдесят тяжеловооруженных воинов и послал его в Мемфис, поручив привести сюда Теагена и Хариклею как можно скорее, где бы он их ни застал.

Он вручил ему и письма – одно к Арсаке, такого содержания:

«Ороондат – Арсаке

Теагена и Хариклею, пленных брата и сестру, царских рабов, которых нужно отправить к царю, пришли сюда. И лучше пошли их добровольно, а не то они будут и против твоей воли увезены и придется поверить донесениям Ахэмена».

Другое письмо к Евфрату, главному мемфисскому евнуху, такого содержания:

«За то, что ты небрежно следишь за моим домом, ты мне еще дашь отчет. А теперь чужестранцев-эллинов, пленных, передай Багоасу, чтобы они были отправлены ко мне. Согласна ли на это Арсака или нет – все равно, в любом случае передай, иначе знай, что мною приказано в оковах отправить тебя сюда, где с тебя сдерут кожу».

И вот Багоас отправился исполнять приказание, взяв с собой письма сатрапа, скрепленные его печатью, чтобы жители Мемфиса скорее поверили и выдали молодую чету.

Ороондат отправился на войну с эфиопами, приказав следовать за собой и Ахэмену, которого велел стеречь украдкой и незаметно, пока не будет доказана правильность его показаний.

В эти же самые дни вот что происходило в Мемфисе:

лишь только Ахэмен бежал, Тиамид, уже вполне облеченный жреческим саном и поэтому занявший первое место в городе, совершив погребение Каласирида и исполнив свой долг по отношению к отцу в течение предписанного числа дней, снова задался мыслью разыскать Теагена, лишь только, по жреческим правилам, он опять получит возможность вступить в общение с внешним миром. После многих хлопот и расспросов он наконец узнал, что Теаген и Хариклея живут при дворе сатрапа. Тогда он поспешно отправился к Арсаке и потребовал выдать ему этих чужестранцев, принадлежащих ему как по многим другим причинам, так в особенности и потому, что отец его, Каласирид, умирая, завещал ему всячески заботиться об этих чужестранцах и помогать им.

Тиамид изъявил свою благодарность Арсаке за то, что она в течение тех дней, когда непосвященные не имели права пребывать в храме, так человеколюбиво приютила молодую чету, к тому же чужестранцев и эллинов. Тиамид настаивал на своем праве, говоря, что ему должны лишь вернуть то, что ему было поручено.

– Удивляюсь я тебе, – сказала Арсака. – Нашу доброту и человеколюбие ты сам подтверждаешь, а затем снова нас в бесчеловечности подозреваешь, словно мы не можем или не желаем позаботиться об этих чужестранцах и уделить им все, что им полагается.

– Не в этом дело, – ответил Тиамид, – я знаю, что здесь они будут пользоваться большим достатком, чем у нас, если только пожелают остаться. Но они – славного рода, хотя испытали разные превратности злой судьбы и в настоящее время скитаются. Выше всего ставят они возможность отыскать своих родителей и вернуться на родину. Помощь им оставил мне в наследство мой отец. Есть у меня и иные причины дружелюбно относиться к чужестранцам.

– Прекрасно, – возразила на это Арсака, – вместо унизительных просьб, ты ссылаешься на свои права. Ясно, что права гораздо больше на моей стороне, власть сильнее попечения – они принадлежат мне.

Тиамид с удивлением спросил:

– По какому же праву они в твоей власти?

– По праву войны, – отвечала Арсака, – ведь война обращает пленных в рабов.

Тиамид понял, что она собирается говорить о походе Митрана.

– Однако, Арсака, – заметил он, – в настоящее время у нас мир, а не война. Если войне свойственно порабощать, то миру свойственно освобождать. То – волеизъявление насильственное, это – решение царственное. Не по значению, а по их применению можно распознать эти слова – мир и война. Вернув пленникам их законное право, ты бы определила эти понятия более здраво. Впрочем, здесь нет расхождения между тем, что подобает, и тем, что полезно. Что хорошего и в чем для тебя выгода обнаруживать, что ты так близко к сердцу принимаешь участь этой молодой четы, к тому же чужестранцев, и признаешься, что ты их задерживаешь?

При этих словах Арсака уж не могла совладать с собой, ее охватило то, что испытывают все без исключения влюбленные: пока их страсть, по их мнению, держится в тайне – они краснеют, когда же их захватят открыто, они бесстыдно наглеют. Тайная любовь нерешительна, но, обнаруженная, становится отважнее. Лишь только Арсака, обличаемая своею совестью, стала догадываться, что Тиамид в чем-то ее подозревает, она вдруг воскликнула, никакого внимания на священный сан жреца не обратив и свой женский стыд вовсе позабыв: